– Трифтазин[7]?

– Да, как обычно. И для сна что-нибудь, а то я уже устал Родину сторожить. Я бы и в прошлый раз мог приглушить обострение и не обивать пороги ФСБ и прокуратуры – но не рассчитал, надо было запас лекарств делать, а тут сначала поездка к родственникам, потом новогодние праздники, когда вы не работали, – и все, и я пропал, завербовали. Нет уж, в этот раз я буду умнее.

– Готово, Николай Павлович, держите рецепты, идите получать лекарства.

– Спасибо, Оксана Владимировна! На этот раз Родина может спать спокойно – мне ее тайны на фиг не нужны!

До Нового года остается чуть больше месяца. Скорее всего, перед тридцать первым декабря народ сделает небольшую передышку в своей извечной диалектической попытке упить неупиваемое, а кое-кого, из разряда особо провинившихся и сугубо подкаблучных, возьмут на короткий поводок и приведут кодироваться, но это будет потом. А сейчас отмечается конец третьей недели со дня праздника народного единства, икаются отголоски Хеллоуина – словом, у нас и у наркологов работы не убавляется.

Получив на руки этот вызов, Денис Анатольевич присвистнул и переспросил у диспетчера – мол, разве мы в пригородные села ездим? Оказалось, что да, что это село как раз из тех, что теперь вошли в состав города, поэтому можно брать с собой баян, дорожка будет длинною. Пожалев, что на подстанции нет вертолета, экипаж загрузился в барбухайку и взял курс за город. Уже на подъезде к внушительному особняку, чей адрес как раз значился в талоне вызова, спецбригада второй раз посетовала на отсутствие вертолета. Желательно боевого, с аминазиновыми самонаводящимися ракетами и транквилизаторным пулеметом Гатлинга. Из особняка, нарушая тишину морозного вечера, доносились выстрелы.

Единогласно было принято решение дать родной полиции шанс проявить героизм и воинскую смекалку. Те приехали довольно быстро и сработали четко и слаженно, повязав стрелка в считаные минуты, после чего махнули рукой спецбригаде – мол, заходите, уже можно.

Обстановка гостиной залы впечатляла, даже несмотря на зияющие в дорогой антикварной мебели рваные дыры и россыпь битого стекла и стреляных гильз на дубовом паркете. Шикарная импортная многозарядка двенадцатого калибра с открытым затвором (проверено – патроны извлечены) была аккуратно прислонена к камину, подальше от автора батального натюрморта. Сам художник, крепко сбитый мужчина, чей хабитус практически не оставлял сомнений в его роде занятий в лихие девяностые, сидел в наручниках на софе и успокаивал расстроенную мать:

– Я тебе говорю, не убивайся ты так! Видишь – легавые приехали, тебе защита будет от этих… уууу, козлятина мелкотравчатая! – рявкнул он в пустой угол и попытался погрозить кулаками в наручниках.

– Нету там никого, вот хоть у докторов спроси, сынок! Ох, горе мое луковое, ну разве ж можно столько виски выкушивать, да еще каждый божий день, да без продыху! Как будто мне отца-покойника было мало с его горячками, топорами и ревностью!

– А вот и спрошу, нечего меня тут за лошару держать! Слышь, пацаны, – обернулся он к спецбригаде, – гномов видите вон в том углу? И в том. И на подоконнике. И на камине. Ек-макарек, некогда мне тут с вами рамсить, когда дома такой беспредел творится! Слышь, командир, – это уже полицейскому, – ну хоть ты шмальни в эту шелупонь, че они мне тут своими херами грозятся!

– Я те шмальну! – беззлобно огрызнулся полицейский. – Ты чего из хором стрельбище устроил? Допился до чертиков, блин…

– Ничего я не допился! Я второй… нет, даже третий день как в завязке! И чертиков никаких у меня нет. Я ж объясняю – во-от такие (жест руками в наручниках в метре от пола) гномики, наглые, падлы, – смеются и херами так грозно размахивают. А приборы у них будь здоров, в половину их роста! И кому? Да я пацан конкретный, ко мне даже Фортуна боится задом повернуться! А они смеются и размахивают, смеются и размахивают…