– Да, сэр! – дружный крик потряс каменные плиты своей неистовой свирепостью.

– Легионеры, отведите его на плаху.

Рев студентов вывел Барриуса из ступора, и когда легионеры стали привязывать его к плахе, он извивался и сопротивлялся. Его сокурсники, те же самые мальчишки, с кем он боролся, потел и страдал все эти годы, стучали сапогами по булыжникам и трясли в воздухе кулаками. В первом ряду старших Мастеров Маркус выкрикивал одобрительные возгласы, в его глазах пылало порочное удовольствие. Он взирал на Коменданта с благоговением, как на божество.

Я почувствовал на себе взгляд. Один из центурионов наблюдал за мной. Не должно быть ничего необычного.

Я поднял кулак и одобрительно воскликнул вместе со всеми, ненавидя себя за это. Комендант достала стек, лаская его точно возлюбленного. Затем со свистом опустила на спину Барриуса. Его вздох эхом прокатился по двору, и каждый курсант затих. Всех объединила общая, пусть и мимолетная, жалость.

В Блэклифе так много правил, что попросту невозможно не нарушить их, пусть даже раз. Каждого из нас в свое время привязывали к этой плахе. Все мы испытали на собственной шкуре удары этого стека.

Тишина длилась лишь мгновение. Затем Барриус закричал, и студенты взвыли в ответ, глумясь над ним. Маркус вопил громче всех, подавшись вперед и брызжа слюной от возбуждения. Одобрительно грохотал Фарис. Даже Деметриусу удалось выдавить один или два выкрика, хотя в его зеленых глазах читались пустота и отрешенность, как будто он находился совсем не здесь. Рядом со мной кричала и Элен, но в ее крике не было ликования, только строгая печаль. Правила Блэклифа предписывали голосом выражать свое возмущение предательством дезертира. И только поэтому она кричала.

Комендант, казалась, не замечала шума, сосредоточенная на своем деле, поднимая и опуская руку с грацией танцовщицы. Она кружила вокруг Барриуса, захватывая теперь и его тощие конечности. Перед каждым ударом она замирала на миг, вне всякого сомнения, чтобы подумать, как сделать следующий удар больнее предыдущего.

После двадцати пяти ударов она схватила его за безвольно повисшую шею и повернула лицом к толпе.

– Посмотри на них, – потребовала она. – Посмотри на людей, которых ты предал.

Глаза Барриуса с мольбой окинули двор, ища хоть в ком-нибудь толику жалости. Ему следовало знать, что надеяться не на что. Его взгляд упал на каменные плиты. Крики одобрения вновь взорвали воздух, и стек снова опустился на его тело. И снова. Барриус обмяк, под ним стала быстро растекаться лужа крови. Его веки трепетали. Я надеялся, что он потерял сознание, что он больше ничего не чувствует.

Я заставил себя смотреть. Вот поэтому ты сбежишь, Элиас. Чтобы больше не участвовать в подобном.

Барриус испустил булькающий стон. Рука Коменданта упала, и во дворе воцарилась тишина. Я видел, как дезертир вдохнул. Выдохнул. И затем ничего. Ни единого крика.

Наступил рассвет. Первые лучи солнца озарили небо над черной колокольней и словно окровавленные пальцы легли на наши лица зловещим багровым оттенком.

Комендант вытерла стек об униформу Барриуса и сунула его обратно за пояс.

– Бросьте его в дюны, – приказала она легионерам. – К падальщикам.

Затем оглядела всех остальных.

– Долг превыше всего до самой смерти. Каждый предатель Империи будет пойман и заплатит за измену. Свободны.

Ряды курсантов стали редеть. Декс, что привел дезертира, тихо ускользнул, на его смуглое симпатичное лицо легла печать болезненной усталости. Фарис неуклюже увязался следом. Наверняка он хотел подбодрить Декса и предложить отвлечься в борделе. Деметриус удалился в одиночестве. Я знал, что он вспоминает тот день два года назад, когда он был вынужден наблюдать, как умирает его младший брат. Так же, как Барриус сегодня. Теперь к нему не подступиться несколько часов. Остальные курсанты быстро покидали двор, все еще обсуждая порку.