– Встречают летчика хлебом-солью. И молочком парным, чтобы каравай лучше пошел. Ну и водочки, конечно, что же за «рашен гостеприимство» без «рашен водка»? А на закуску – огурчик солененький. Колорит-то какой! И опять хлебушка с молочком! Полетят-то детишки. Они всерьез собираются к вечеру домой вернуться. И потому половина, накушавшись огурцов с молоком, залезет в кабины и отправится назад. Путь неблизкий, так что припрет их в салоне, где сортиры конструкцией не предусмотрены. А обделавшийся герой – немножко не герой, и вызывает он смех, а не уважение.

Улыбка на лице Берии появилась еще в начале Фиминой речи, а к концу нарком согнулся в приступе неконтролируемого хохота.

– Ну, Ефим Осипович! – сквозь смех выдавливал он. – Ну ты артист! Молочка парного, говоришь?! С огурчиком соленым! Раскусят ведь!

– Не раскусят, – тоже заулыбался Фима. – Это наши все с сочетанием «молоко-огурцы» знакомы. А Европе оно неведомо. Засланцы эти, как просрутся, на весь мир раззвонят, мол, встречали их по-царски, жаль только болячка какая-то прицепилась. А те, у кого луженый желудок окажется, будут свидетельством, что специально не травили.

– Ладно, – справился, наконец, с собой нарком. – А со второй половиной что делать? Которая не улетит?

– Дальше кормить. Тем же самым. А потом госпитализировать. Они возражать не будут. Как понесет на крыльях внутренних позывов по третьему разу до туалета типа «сортир деревенский», так сами в больницу запросятся. А мы начнем громко требовать международной помощи для лечения граждан Евросоюза, ибо эта болезнь нам неизвестна, а лекарства наши и знания на семьдесят лет устарели. А потому гоните, господа хорошие, медикаменты и, в первую очередь, специалистов. Ну и так далее. В итоге в придачу к демонстрации открытости и дружелюбия имеем крайнее нежелание кого-либо забираться на нашу территорию. Ни один солдат воевать не пойдет из боязни подцепить какую-нибудь дрянь.

Берия вышел из-за стола, прошелся по кабинету и сел обратно.

– Идея ваша мне нравится, но надо звонить Самому. Анекдот анекдотом, однако слишком велики ставки. Это не ваша колонна с грузовиками на границе, где вы решали только свою судьбу. Ну и судьбу ваших людей. Это – судьба страны…

– Мам, я устала!

– Положи весло и отдохни.

– Но тогда мы будем плыть медленнее. Далеко еще?

– Далеко, Дашенька. Весь день и всю ночь.

– А мы не будем ночевать у костра, как вчера?

– Нет. Нам надо пересечь границу. Папа будет ждать с той стороны. И надо, чтобы плохие дяди нас не поймали.

– Да, мам, я помню. Я еще погребу.

И мерные взмахи весел… Правым. Левым. Правым. Левым.

Двести шесть километров. Это много или мало? В две тысячи втором на гонке в Тольятти это заняло сутки. Но тогда сзади сидел мотор по имени Егор, а я, восемнадцатилетняя неопытная девчонка, ныла:

– Я устала!

И он, взрослый и опытный мужчина на целый год старше, не прекращая махать веслами, отвечал:

– Положи весло и отдохни.

– Но тогда мы будем плыть медленнее. Далеко еще?

– Далеко, Лизунька. Весь день и всю ночь. Если хотим за что-то побороться.

Я тяжело вздыхала и соглашалась:

– Ладно, я еще погребу.

Мы победили. В это никто не верил. Почти дети, «горники», да еще смешанный экипаж. Сдохнут и отстанут. Сдохли. Но не отстали. Пришли первыми. История повторяется. Только вместо Волги – Черное море. На месте матроса – семилетняя дочь. А вместо Егора – я, та самая слабая девчонка. Повзрослевшая на восемь лет, но не ставшая намного сильнее. Я должна повторить то, что сделал тогда будущий муж. Должна, если хочу его когда-нибудь увидеть. И сейчас совершенно другие ставки. «Кое-кто уже положил на тебя глаз!» Ничего, я тоже могу положить! Что угодно и на кого угодно. И пусть у меня нет физической силы мужа, я дойду. Не за сутки, так за двое. Но дойду. У меня байдарка лучше. Быстрее. Маневреннее. Я справлюсь. Правым. Левым. Правым. Левым…