От Великих Лук до усадьбы Лисьиных было всего полтора десятка верст. Полный день езды с телегами, коли поспешать, либо немногим меньше дня просто верхом, или полдня – широкой рысью. Андрей одолел весь путь на рысях – лошадей можно было не беречь, все равно в усадьбе отдохнут. А потому он стремительно промчался по льду извилистого Удрая, свернул с него на узкую Окницу и еще засветло выскочил с нее на берег уже перед самой усадьбой, поднявшей свои стены на невысоком, от силы в два роста, холме с обледеневшими склонами. Холопы не поленились, залили подступы на совесть – отливающая зеленью корка была не меньше ладони в толщину.

Влетать во двор верхом князь не стал, вежливо спешился перед распахнутыми воротами, перекрестился на надвратную икону… И напрасно: боярыня Ольга Юрьевна, материнским сердцем ощутив возвращение сына, выскочила из дома, сбежала со ступеней и торопливо пошла через двор, накинув поверх серого платья с коричневой юбкой один лишь белый пуховый платок.

– Что ты делаешь, матушка! Замерзнешь! – Зверев кинулся навстречу, снимая налатник, положил ей на плечи. Боярыня, словно не заметив, крепко прижалась к груди сына:

– Родненький мой… Приехал…

Андрея удивило, сколь хрупкой и невысокой оказалась эта женщина. В налатнике она просто утонула, хоть вдвое заворачивай. А ведь еще прошлым летом казалась сильной и уверенной в себе. Плечи развернуты, голова гордо вскинута. Помещица, чай, не подступись. И хоть испугалась сильно, когда его раненым привезли – хрупкой и маленькой все равно не стала.

– Матушка моя, – поверх налатника обнял он Ольгу Юрьевну. – Как я по тебе соскучился! Идем в дом, идем. Снег на улице, а ты в одних тапках!

Чуть не насильно он увлек матушку за собой, провел в дом. Здесь уже началась суета: дворня бегала, таская из кухни, из погребов в трапезную угощения, толстая девка понесла наверх стопку чистого белья, служки зажигали в коридорах светильники. Пахнуло жарким.

– Ты, видать, устал с дороги, сынок, – виновато произнесла боярыня. – А баня уж два дня не топлена, промерзла. Кабы знать…

– Ничего, матушка, – снова обнял женщину Зверев. – Я с тобой с радостью посижу, пока греется. Куда ныне спешить-то? Добрались. Ты о себе лучше сказывай. Как живешь, как здоровье, в чем помочь надобно?

– Ладно все, Андрюша. – Боярыня пошла рядом, не сводя с него глаз и поглаживая ладонью по волосам. – На здоровье жаловаться грех. Урожай ныне хороший, недоимок, почитай, не случилось. На подворье в Луках несчастье. Но и там токмо люди отошли, – она перекрестилась, – упокой Господь их душу. Добро же, по виду, все на месте. Я для пригляду Тихона оставила. Мыслю Луку из Заречья туда в приказчики соблазнить. Он хозяин толковый, уважаемый. Должен управиться.

– Это хорошо, что справно, матушка, – кивнул Зверев. – Успокоила ты мою душу. А то после твоего письма всякое в голову полезло. Пока добрался, немало мыслями истомился.

Сказал – и сам удивился тому, как успел за минувшие годы пропитаться словами и образами здешнего времени.

– Да, сынок, – со вздохом призналась боярыня. – Только тебя и дожидалась. Хоть глазком глянуть напоследок.

– Та-ак… – Андрей замедлил шаг. – Наверное, я чего-то недопонимаю.

Они как раз вошли в трапезную, и князь Сакульский решительно указал дворне на дверь:

– Закройте с той стороны! Желаю с матушкой побеседовать.

Слуги, опустив головы, заспешили в коридор, толстая сосновая дверь затворилась.

– Ты откушай с дороги, сынок, – указала на кресло во главе стола Ольга Юрьевна. – С утра, поди, крошки во рту не было? Сбитеню горячего испей. Вынести, прости, не догадалась. Спохватилась поздно…