– Далеко ли кочуете? – спросил Саня, чтобы поддержать разговор.

– Гостя обмануть – Бога обмануть. – Он поднял сухие, воспаленные глаза. – Скажу тебе: в последний раз кочуем. Мой дед привел этот табор из Сербии. Говорил, и тогда уж были плохие времена для цыган, от немцев ушли в Россию. Отец откочевал на Дальний Восток, думал, там будет воля… А нет теперь воли в России, ни для русских, ни для цыган. Я повел людей назад, да только теперь в Сербию не уйти, опять война там… В Краснодарский край пойдем, привыкли мы жить у моря. Пойдем с нами? Если плясать умеешь, значит, вольный ты человек, и вижу, холостой, одинокий. Невесту тебе дадим, женим на цыганке. Та, что плясала с тобой, – нравится? Небось думаешь, молодая совсем… По нашим обычаям – невеста, четырнадцатый год пошел. Не смотри, что как тростинка, радуйся. Не заметишь, как растолстеет…

Сначала Сане Грязеву показалось, что голос барона слаб от болезни, но вдруг услышал в нем глубокую, почти не скрываемую иную боль, скорее даже привычную горечь, уже не замечаемую стариком. Барон медленно стянул сапоги и надел теплые белые бурки.

– Неужто стало так худо цыганам? – спросил Грязев, не выдавая растроганных чувств.

– Хорошо, что спросил, – отозвался тот, будто ждал этого вопроса. – Людям стало хорошо – цыганам плохо. Торговать начали. Когда водки не было – водкой, сахара – сахаром. Ничем не брезговали, «цыганторг» открыли. Машины купили, дома… Говорили: еще год-два такой воли – и своим лошадям золотые зубы вставим. Да как цыганам-то мозги вставить? Пить научились, а веселье утратили. Зачем цыгану пить, если он без вина всегда весел и пьян? Мы же народ веселили и сами не скучали, хватало радости. А нет радости – пропал цыган.

– Но в вашем таборе весело! – попытался развеять невеселые мысли Саня Грязев. – И народ жизнерадостный, живой!

– Это потому, что вместе собрались, истосковались по цыганский жизни. Да надолго ли? Придем в Краснодар, к морю – разбредутся, снова купят дома, машины, и я их не удержу. Земли у нас своей нет, и зачем цыгану автономия? «Цыганская республика» – звучит-то как смешно… А вот погоди, еще и такой вопрос встанет! Будут землю требовать. Только это уже не цыгане.

В таборе пир шел вовсю, уже заиграл «оркестр» – начинался свой, внутренний концерт. Грязев услышал стук кастаньет, и сразу же вспомнилась девочка, что танцевала с ним на «просмотре»… Табор веселился, а барон тускнел все больше, и в этот час, кроме Грязева, утешить его было некому.

– Прости, отец. Не мне, конечно, советы давать…

– Нет, гость, говори! Посоветуй, – слегка оживился барон. – Ты умно пляшешь, красиво… Говори!

– Не лучше ли назад, в Индию откочевать? Может, такое время настало, когда возле матери только и можно спастись. Да и отсюда ближе, чем до Краснодара, тем более до Сербии.

– Понимаю, о чем ты сказал, – после паузы вздохнул барон. – Долго меня эта мысль грела… Да ведь наши предки не зря вывели оттуда цыган. Мы от Индии давно оторвались. И к славянам приросли, так что не оторваться… Что тут еще говорить? Гостя обмануть – Бога обмануть… Помнишь, когда в драке под дых дадут? Отлежишься, отдышишься, встанешь и снова… Ты ведь дрался, вижу. Кто хорошо пляшет, тот и дерется хорошо. Так вот, дали России под дых, и потому свело русский дух. Но Россия-то отдышится, встанет – цыганам больше не подняться. – Голос его как-то незаметно выровнялся, приобрел силу. – Путь нам один, брат, – ассимилироваться, раствориться в русском народе. Может, повеселеет Россия, станет немного похитрее, побойчей, может, снова запоет, запляшет… Хоть так не пропадет цыганская кровь!