Он стоял перед окошком, негромко покашливая. Но поскольку ответа не воспоследовало, постучал согнутым указательным пальцем. Из окошка высунулась голова кассира.

– Что прикажете? – хрипло осведомился кассир. Сначала Гнус только шевелил губами. Они уставились друг на друга, он и отставной актер с бритой синей физиономией и приплюснутым носом, на котором красовалось пенсне. Гнус едва выдавил из себя:

– Вот оно что! Вы, значит, ставите «Вильгельма Телля». Отличный выбор.

– Уж не полагаете ли вы, что нам это доставляет большое удовольствие? – отвечал кассир.

– Нет, я ничего такого не полагаю, – поспешно заверил Гнус, испугавшись, что этот разговор заведет его слишком далеко.

– Билеты не расходятся. А по контракту с городом мы обязаны ставить классические вещи.

Гнус счел, что уже пора представиться.

– Учитель местной гимназии Гну… Нусс.

– Очень приятно. Блуменберг.

– Я охотно посетил бы вместе со своим классом представление классической пьесы.

– Превосходно, господин профессор. Не сомневаюсь, что это известие чрезвычайно обрадует нашего директора.

– Но… – Гнус поднял указательный палец… – это должна быть одна из тех драм, которые мы изучаем в гимназии, а именно, я бы сказал, – «Орлеанская дева».

У актера отвисла нижняя губа, он поник головой и с грустной укоризной исподлобья посмотрел на Гнуса.

– Весьма и весьма сожалею, но эту пьесу нам пришлось бы репетировать заново. Неужели Телль так-таки не удовлетворяет вас? Право, весьма подходящая пьеса для юношества.

– Нет, – отрезал Гнус. – С Теллем ничего не выйдет. Нам нужна Дева. И к тому же – настоятельно прошу вас обратить внимание, – Гнус с трудом перевел дух, так у него билось сердце, – чрезвычайно существенно, кто будет исполнять роль Иоанны. Это должна быть большая артистка, которая сумеет, собственно говоря, именно показать ученикам все величие Девы.

– Ну, разумеется, разумеется, – немедленно согласился актер.

– Перебирая в уме всех актрис вашей труппы, о которых мне пришлось слышать наилучшие и, надо думать, справедливые отзывы…

– Ах, что вы говорите!

– Я остановился на фрейлейн Розе Фрелих.

– Как вы изволили сказать?

– Роза Фрелих. – Гнус затаил дыхание.

– Фрелих? Да у нас нет такой актрисы.

– Вы в этом вполне уверены? – бессмысленно переспросил Гнус.

– Позвольте, я ведь не сумасшедший.

Гнус уже не смел поднять глаза.

– Тогда я, право, даже не знаю…

Актер поспешил к нему на помощь.

– Здесь, видимо, какое-то недоразумение.

– Ну да, да, – потвердил Гнус с ребяческой благодарностью. – Прошу прощенья.

И начал с подобострастными поклонами отступать к двери. Кассир оторопел. Потом спохватился и крикнул:

– Господин учитель! Мы ведь еще не обсудили всех подробностей. Сколько вам нужно билетов? Господин учи…

В дверях Гнус обернулся; его губы скривились в боязливую улыбку:

– Еще раз прошу прощенья.

И сбежал.

Сам того не замечая, Гнус спустился под гору, к гавани. Здесь раздавались тяжелые шаги грузчиков, перетаскивавших мешки, и протяжные крики рабочих, лебедками поднимавших эти мешки в верхний этаж амбаров. Пахло рыбой, смолой, маслом, спиртом. Мачты и трубы вдали на реке уже подернулись сумеречной пеленой. Среди всей этой сутолоки и делового оживления, еще возросшего перед наступлением темноты, бродил Гнус со своими неотвязными мыслями: зацапать Ломана, найти актрису Фрелих.

Его то и дело толкали дюжие мужчины в английских костюмах с накладными в руках, грузчики кричали ему: «Берегись!» Всеобщая спешка захватила и его; сам не зная, как это случилось, он нажал ручку двери, на которой было написано: «Контора по вербовке матросов» и еще что-то по-шведски или по-датски. Все помещение было завалено связками канатов, ящиками с морскими галетами и маленькими, остро пахнущими бочонками. Попугай закричал: «Прощелыга!» Одни матросы пили, другие, засунув руки в карманы, гурьбой обступили какого-то рыжебородого верзилу. Наконец верзила выбрался из тучи табачного дыма в глубине помещения, стал за стойку, так что свет от жестяного фонаря на стене залил его лысую голову, оперся ручищами о край стойки и спросил: