— Договорились, — согласно киваю и слышу за спиной негромкий щелчок открывшейся двери. Похоже, Аким Максимович всем удовлетворён и отпускает меня.

10. 10

Сегодня на улице просто волшебно. Настоящая новогодняя ночь, точнее пока ещё вечер — тихо, ветра нет, звёзды яркие, мороз ощущается, но не трещит. Всё засыпано искрящимся пушистым снегом.

Хочется стоять и вдыхать эту ночь. Загадывать желания, глядя на звёзды, и верить, что они сбудутся. Хочется мечтать. Представлять что-то сказочное и совсем нереальное.

А ещё под новый год у меня всегда калейдоскоп из воспоминаний. Как старый фотоальбом, в памяти всплывают.

Помню, как мы встречали новый год, когда я была ребёнком. Мама, брат и я. Небогато мы жили, отца у нас не было — ушёл от матери, когда брату год было. И исчез навсегда, ни весточки от него, ни открытки, ни помощи финансовой. Но всегда мама старалась на праздник и на стол что-то вкусное поставить, и конфеты нам со Стёпой, и подарочки небольшие. Самый любимый, помню — мозаика. Мне тогда шесть было, я рано-рано встала первого января, а под ёлкой в зале — она! Моя мечта! Разноцветная мозаика с гвоздиками и шляпками-зонтиками. А сверху пряник имбирный в виде варежки. А у Стёпки паровоз деревянный с колёсами красными.

И мозаика, и паровоз дорогими тогда были, но мама нашла деньги. Мы с братом, конечно, думали, что это Дед Мороз принёс, это потом только поняли, что маме пришлось несколько дополнительных смен брать в магазине вечерних, чтобы такие дорогие подарки нам купить под ёлку.

Аромат этот мандариновый, в первый день нового года можно было целых три штуки съесть. Чистишь кожицу оранжевую аж с придыханием, предвкушая, как на языке вот-вот почувствуешь этот сладкий, свежий вкус. У меня, кстати, от мандаринов жутко чесался язык. Но я всё равно ела, как их можно не есть было?

— Не замёрзли? — слышу рядом низкий мужской голос. — Мороз, а вы в кофте одной.

Я и не слышала, когда Аким Максимович вышел на крыльцо.

Оперевшись спиной на деревянный столб крыльца, он достаёт пачку сигарет и предлагает мне.

— Не курю, — качаю головой, кутаясь плотнее в свою кофту. Она хоть и тёплая, но мороз всё равно пробирает.

— Правильно, — кивает одобрительно. — А я вот снова и снова возвращаюсь. Уже раз пять бросал.

Он достаёт одну сигарету, прикуривает и глубоко затягивается. Откидывается затылком на столб и медленно выпускает дым, прикрыв глаза.

— Мотивации не хватает?

— Ну типа того, — пожимает плечами. — Вроде бы брошу, понимаю, что здоровье беречь нужно, а потом… от всего не убережёшься ведь, верно? В итоге плюну и закуриваю.

Стоим молча. Я смотрю, как на невысокой ёлочке, покрытой пушистым снегом, отображается свет разноцветной гирлянды, которой украшено крыльцо.

А Аким Максимович, мне кажется, смотрит на меня. Кожей его взгляд чувствую, и как-то не по себе становится. Странные ощущения внутри копошиться начинают, волнение какое-то необъяснимое.

— Можно личный вопрос? — поворачиваюсь и тоже смотрю на него.

— Попробуйте, — чуть прищуривается и наклоняет немного голову на бок.

— Что случилось с матерью Кости? Он сказал, что она умерла.

Лицо Акима Максимовича каменеет. Замечаю, как у него на скулах натягиваются желваки, а взгляд остывает на несколько десятков градусов и становится каким-то прямо осязаемо колючим.

Зря я спросила, не стоило. Наверное, это очень болезненная тема для него даже сейчас, хотя, лет прошло немало.

— Не справилась с послеродовой депрессией, — отвечает скупо. — И умерла.

Если не справилась с депрессией, значит… значит, сама ушла из жизни. Это ужасно. И всегда очень больно для семьи.