– А на сегодня – финис![7] – воскликнул он, захлопывая ящик стола. Вероятно, из-за этого им самим поднятого шума он и не слышал осторожного стука в дверь. А Силс, не дождавшись его ответа, приотворил дверь и заглянул в комнату.

– Вы?! – удивился Грачик.

У Силса был смущенный вид. Он топтался возле двери, теребя в руках и без того измятую шляпу.

– Что-нибудь забыли? – спросил Грачик.

– Именно… Забыл… сказать вам: кажется, я видел этот нож. Именно на берегу, когда Мартын хотел убить Эджина. Это нож Мартына Залиня.

Люди, которым признание их ошибок доставляет удовольствие, – исключение. Грачик не принадлежал к таким счастливым исключениям. Если принадлежность ножа Мартыну и не могла служить уликой, изобличающей его, как участника преступления, то во всяком случае требовала сосредоточить внимание на этой фигуре. Неужели следователь, ведший дело до Грачика, был прав? И как будет выглядеть теперь сам Грачик, когда придет просить санкцию на задержание Мартына?! А ведь ежели подтвердится, что нож принадлежит Мартыну, и ежели удастся установить такие обстоятельства его нахождения близ места преступления, которые скомпрометируют Мартына или хотя бы обнаружат его связь с преступниками, – ареста не избежать. Это было неприятно, чертовски неприятно! Однако прежде всего нужно было вызвать Луизу и самого Мартына, чтобы установить принадлежность ножа и обстоятельства, при которых он очутился в лодке на берегу Лиелупе. Да, да, – на берегу Лиелупе…

Тут нить размышлений Грачика порвалась: в его сознании факт нахождения ножа в лодке старого рыбака ассоциировался с тем, будто нож найден на самом месте преступления…

Грачик тут же отправил повестки, и наутро Луиза явилась. Она так же, как Силс, подтвердила: да, это тот самый нож, который она отобрала у Мартына Залиня во время драки на пикнике…

Управляющий гамбургской конторой «Национального товарищества “Энергия”», худощавый пожилой человек со впалыми щеками чахоточного лица, с ожесточением стучал трубкой телефонного аппарата. Станция разъединила его во время разговора с Любеком, а он должен был сообщить находящемуся в Любеке правлению этого эмигрантского «товарищества» о больших неприятностях. В трубке раздался сухой щелчок, и управляющий опять принялся стучать по аппарату. Наконец, ему удалось соединиться с главным директором «товарищества».

– Строительная компания «Европа» недовольна дурной дисциплиной наших людей. «Европа» грозит взыскать с нас убытки, которые понесет из-за простоев. Черт знает что, скандал!

– О каких простоях ты говоришь? Что случилось? – сердито перебил директор.

– Началось с этой… как ее… Вилмы Клинт.

– Вилма Клинт? – недоуменно спросил директор.

– Ну да, она оказалась подружкой Круминьша.

– Какого Круминьша?

– Того самого…

– А-а, понял! Но почему же она оказалась на работах?

– Потому, что нам сбрасывают всякую дрянь. Ланцанс не пожелал держать ее у себя в канцелярии.

– Его преосвященство вполне прав.

– Вот она, эта Клинт, и стала из стенографистки бетонщицей.

– Но я спрашиваю тебя: причем тут «Энергия»?

– Клинт – зачинщица сегодняшнего бунта!

– Так в карцер ее, в тюрьму, дрянь эдакую! – закричал директор так громко, что собеседник вынужден был отстранить трубку от уха.

– Я уже отдал приказ об аресте Клинт, но рабочие не выдают ее.

– Что значит «не выдают»? Кто они такие, чтобы «не выдавать»? Или там нет команды порядка?

– Я ничего не могу сделать, не рискуя сорвать работы на строительстве «Европы».

– Ты смешишь меня! – И директор действительно рассмеялся в трубку. – Где мы живем? И когда мы живем?