– А теперь еще раз вход дай. Время – без пятнадцати семь.

Пошли кадры. Входило людей немного, а вот выходило много…

– Стоп! – дал команду Сербин. – Ну, вот же они! Тройка удалых. Увеличить можешь?

– Конечно, – сказал паренек, нажимая на клавиши.

На экране изображение росло, росло… Теперь можно было рассмотреть хотя бы центральную фигуру, лица двух парней закрывали поля шляп.

– Это и есть Бельмо, – сообщил Сербин.

– Где? – наклонился к монитору Оленин, словно близорукий.

– Между шляп. Странно, зачем он так обставился, если шел на убийство? Два шкафа слишком приметны. И костюмчики у них запоминающиеся, как для маскарада. Постарел Бельмас. Постарел и подурнел. Раньше был красавец, хоть и невысок ростом.

– А чем прославился? – полюбопытствовал Оленин.

– Вор. Папа его был вор и дедушка тоже. Вероятно, и прадедушка был вором. У Бельмаса наследственное призвание. Однако он не простой вор, а, как сейчас говорят, элитный. Он не опустится до того, чтоб украсть бутылку вина в магазине или продукты, это ниже его достоинства и тоже наследие великих предков. В трамвае он не стырит кошелек у бабули или студентки, даже если голодать будет. Мало того, мелкого лавочника не обчистит. Бельмо выбирает крупную птицу, чтоб и мастерство показать, и нервы пощекотать. Забраться в квартиру, где полно антиквариата, вскрыть сейф, снять ювелирные украшения буквально на глазах – вот его профиль. Нынешнее время для него вообще раздолье (сейчас богатых стало достаточно много, чтобы притягивать к себе таких вот Бельмасов). Под свои действия он подводит философскую базу, дескать, хапнул – поделись с ближним. Правда, по мокрой никто из его великих родственников не ходил ни при каких обстоятельствах. Они никогда оружие при себе не носили, кроме перочинного ножа. А тут пистолет… Брошенный не на месте преступления, а в корзину для бумаг у стола секретарши. Неужели Бельмо нарушил традицию? Кстати, всех Бельмасов звали Бельмо. Да и были они бельмом в обществе.

– Занятная личность, – выпрямился Оленин. – Откуда у него столько денег?

– Ограбил банкира, когда тот праздновал юбилей у себя дома. Бельмас пробрался туда под видом гостя, открыл сейф, забрал все: и деньги, и ювелирные украшения. Деньги, думаю, и отдал на хранение Гринько, а с украшениями попался, не успел спрятать. Вину он так и не признал, на суде нагло заявлял: подержать дали. Ну и судья дал ему семь лет.

– Кстати, вошла лихая тройка в здание без кейса, а вылетала с кейсом. Выходит, Бельмо деньги забрал. Будем его искать?

– А то как же! – Сербин встал со стула. Однако не уходил, а все смотрел на монитор. – Завтра получим фотографии летунов, поищем их портреты в банке данных. На это уйдет время. Вообще-то странно…

Взявшись за ручку двери, он вдруг повернулся к парню у компьютера:

– Сохрани записи за весь день.

– Как скажете.

«Малина» – недорогое и симпатичное кафе со ступенчатыми площадками, на которых располагались столики. На случай дождя и от солнца над ними пестрели купола разноцветных зонтов, а чтобы создать уют, хозяин поставил растения в больших горшках, повесил корзины с петуниями и маргаритками.

Бельмас и компания прибыли загодя, выбрали место наблюдения и ждали. Она подъехала на старенькой иномарке, вышла из машины, стремительно двинулась к столикам и между ними застряла, высматривая одинокую мужскую фигуру. Бельмас неслышно подошел к ней сзади:

– Здравствуйте, Ксения.

Она оглянулась, как оглядываются люди, внезапно испугавшись, вскользь и с недоверием оглядела его, выжидающе замерла. Он тоже подверг ее изучению, в первую очередь лицо. Если честно, стопроцентной красавицей Ксению не назовешь, скорее, она славненькая, как большинство женщин, ну, может, чуточку фигура получше, чем у большинства, да одета хорошо. А вот глаза заслуживали особого внимания. Именно они делали ее красивой, потому что в них столько неутоленного женского огня пламенело, что Бельмас, отвыкший от дамского общества, невольно проглотил слюну. «С такими глазами завалила двоих? – подумал он. – Даже я на такое не способен, а она… Обмельчал народец». Бельмас быстро освободился от чар, так как спасение собственной шкуры (кстати, не только своей) важнее женских очей, продирающих от мозгов до пяток.