Положив трубку, подмигнула собаке и доверительно сообщила:

– Ну вот, теперь мы будем заниматься твоими проблемами. Больше я не уйду. Ешь и собирайся. Мы едем на дачу.

Наморщив лоб и повращав маслинами глаз, осмысливая сообщение, щенок покладисто пошел к блюдцу и съел все подчистую. Катя собрала необходимые ей вещи, кое-какие рабочие бумаги – посмотреть на досуге, – подтерла образовавшиеся за день лужицы, и они отправились за город.

Катя догадывалась, что будут проблемы: мама наверняка была не готова взять вторую собаку. Уже несколько лет сердца всех членов семьи были безраздельно отданы Лукерье – изумительно послушной и покладистой шотландской овчарке. Но Катя надеялась, что гнев минует их с таксиком бедные головы.

Гнев не миновал.

Подъехав к дому, Катя увидела, как навстречу ей поспешают мама и Лушка. Мама в коротких цветастых шортах и большой папиной майке спускалась с крыльца, а Луша, обгоняя, трусила впереди. Вот они сейчас обрадуются! Катя мысленно сжалась в комок.

Пока Луша вертелась в ожидании у запертой родительской двери, мама по-хозяйски открыла другую дверь и приготовилась вынимать сумки с едой.

Щенок родственных связей пока не распознал и ни с того ни с сего грозно выставил коротенькую шерсть на загривке. Не успела мама выговорить: «Это что еще такое?» – как он старательно залаял, по-детски неумело рыча.

Мама оторопела лишь на мгновение, но быстро взяла себя в руки и скомандовала:

– Вот прямо сейчас и уезжайте, откуда приехали. Вдвоем. Нечего мне здесь собаку нервировать.

Имелась в виду, конечно же, Луша, растерянно и бестолково метавшаяся под дверью. Но в маминых глазах все равно читался немой вопрос и восторг, не все было потеряно.

– Мама, мы уедем, давай я только сумки занесу, – примирительно предложила Катя.

– Сама занесу, – отрезала мама.

В это время таксик снова пару раз тявкнул для порядка. Лушка, которой надоело маяться у закрытой двери, обежала машину и с любопытством засунула морду в салон, просачиваясь за мамиными ногами. Щенок, наверно впервые в жизни увидевший такую большую собаку, присел на сиденье и описался от избытка обуявших его противоречивых собачьих чувств.

Катя, как можно спокойнее, достала упаковку салфеток, промокнула лужицу, словно ничего и не произошло, прижала песика к себе и тихо попросила:

– Можно я чашку кофе выпью с бутербродом? Я с утра работала, ехала. Так устала…

Это было попадание «в десятку». Мама всегда строго следила за тем, чтобы ее дочь нормально питалась хотя бы на ее глазах. Отказать единственному ребенку в куске хлеба с колбасой она не могла. Путь к дому был расчищен.

С таксом на руках Катя вышла из машины, хотела погладить любимую Лушу, но та демонстративно вывернулась из-под руки и боком-боком потрусила к калитке. Перед калиткой Лушка внезапно уселась на дорожку, подняла к небу страдальческие глаза и замерла, выдавливая из себя большущую лужу. Это был не просто немой собачий протест, это был выпад, открытое обвинение в предательстве, ужас того, что сейчас ее, старую и верную, выкинут на помойку, а пригреют страшного, лысого, кривоногого гаденыша. Это была вся возможная ревность, собранная воедино.

Луша не сводила укоризненного взгляда с Кати, а лужа растекалась и растекалась во все стороны, унося встречающиеся на ее пути соринки и клубки пыли. Это было серьезно.

Невозможно было предать Лушку, верную подружку, сторожа и пастуха их семьи, умеющую скрасить бездетную жизнь и погасить начинающуюся ссору.

Но и маленького беззащитного сироту, доверчиво прижавшегося теплым упругим тельцем, бросить тоже было никак нельзя.