– Нет, как я вам уже сказала, он вел себя хорошо.

– Что вы имеете в виду?

– Он платил алименты, время от времени звонил, спрашивал, как дела у дочки… После того как мы расстались, ненависти между нами не возникло. И вообще, обошлось без трагедий. Честно признаюсь, что…

– Что?

– Что сейчас мне труднее понять, почему я вышла за него замуж, чем почему мы развелись. Но мы могли бы еще долго жить вместе, ничего не меняя.

– Позвольте спросить, что же произошло?

На лице ее появилась гримаса, которая словно бы заранее умаляла важность ответа:

– Понимаете… не знаю, как лучше объяснить… он все больше и больше погружался в свою работу… Кроме того… возможно, вам покажется дикостью то, что я скажу, но ведь на самом деле мы принадлежали к совсем разным социальным слоям. Мой отец был нотариусом, а его – парикмахером. Поначалу такие вещи как бы и не имеют никакого значения, но со временем…

Я представила себе, что думает сейчас Гарсон.

– Но врагами вы не стали.

– Нет, к грехам молодости надо только так и относиться – как к грехам молодости.

К беседе присоединился Гарсон, который заговорил так же бесстрастно, как и она:

– Вы были в курсе каких-нибудь подробностей из повседневной жизни Вальдеса?

Она покачала головой, и ее волосы, в которых отдельные пряди были окрашены в другой цвет, мягко колыхнулись.

– Я всегда предпочитала не знать лишнего. Иногда видела его по телевизору.

– Ну, может быть, вы со слов дочери догадались, что Эрнесто Вальдес впутался в какие-то неприятности или поменял в последнее время круг общения?

– Нет, ничего подобного я не слышала. Эрнесто очень редко виделся с дочкой. И я ничего не знаю про людей, с которыми он общался.

– Ваша дочь дома?

В первый раз я заметила, как выражение ее лица – не то страдальческое, не то сердитое – смягчилось.

– Нет, ее нет дома. Я решила, что лучше ей продолжать посещать занятия в университете, как будто ничего не случилось.

– Нам придется побеседовать и с ней тоже.

Она скрестила ноги, обтянутые черными бархатными брюками, потом снова поставила ноги ровно. Я задержала взгляд на ее полуботинках из красивой блестящей кожи медного цвета.

– Да, я это предполагала. Но учтите, она очень переживает – в конце концов, убили ее отца.

– Поверьте, это совершенно необходимо.

– Хорошо, можно назначить встречу на завтра.

Она проводила нас до дверей – так же невозмутимо, как делала все остальное. И тут я подумала, что, пожалуй, гримаса, не сходившая с ее лица, выражала всего лишь скуку. Это мое впечатление подтверждало и прямо-таки поразительное безлюдье, царившее вокруг здешних домов. Только несколько молодых мамаш выгуливали в колясках своих чад или вытаскивали из машин пакеты с покупками. Я вообразила себе жизнь любой из этих женщин в таком вот роскошном спальном районе. Долгие отлучки мужей, соседи, живущие по единому образцу. Бесконечные утренние часы, отмеченные разве что чашкой кофе. Заходящее солнце по вечерам, возвращение с детьми из школы… телевизор…

– Не очень-то она похожа на женщину, способную совершить преступление на почве страсти, а? – сказал Гарсон, направляясь к машине.

– Если ей когда и была знакома страсть, она давно об этом забыла.

– Что, интересно, ее привлекло в таком типе, как Вальдес?

– Дорогой мой Фермин, время бежит и оставляет по себе не одни только раны, случаются и метаморфозы.

– Опять вы со своей философией! Что вы, черт возьми, имеете в виду?

– Когда они познакомились, Вальдес был рвущимся в бой журналистом, он только что получил диплом и наверняка бредил Революцией гвоздик