На следующий день мы собирались допросить Ракель, дочь Вальдеса. Оставалось надеяться, что девушка хоть немного осведомлена о личной жизни отца, только тогда мы сделаем пусть маленький, но шаг вперед. Однако удача нам не сопутствовала, Ракель манерой поведения напоминала свою мать – была бесстрастна и держалась с ледяной холодностью. Она все время отводила в сторону свои прекрасные темные глаза и на любой наш вопрос отвечала отрицательно.

– Твой отец рассказывал тебе о своей работе?

– Нет.

– Он был с тобой откровенен?

– Нет.

– Он упоминал когда-нибудь о том, что ему угрожают.

– Нет.

Нет, нет и еще раз нет. “И чего ради мы теряем с ней драгоценное время?” – подумала я и сразу же прямо заявила об этом девушке, устав от ее уклончивости. Как ни странно, моя не слишком вежливая реплика на Ракель подействовала, и она позволила себе каплю искренности:

– Простите, если я заставила вас напрасно тратить время. Не думайте, что я просто не хочу ничего говорить. Я и на самом деле всегда мало что знала про отца. Да и предпочитала не знать лишнего. Всякий раз, когда он собирался рассказать мне про свою работу или про свою жизнь, я разговор сворачивала. И в конце концов он уже и не пытался заводить со мной откровенные беседы.

– А можно поинтересоваться, почему ты так себя вела?

Она закатила глаза, старясь показать, что вопрос ей крайне неприятен. Я даже подумала, что она вообще не станет на него отвечать, но девушка после долгой паузы посмотрела на меня в упор и спросила в свою очередь:

– А вам нравились передачи моего отца?

Пойманная врасплох, я замямлила:

– Понимаешь, это… должна признаться, я нечасто их видела.

– А я часто, – выпалил Гарсон.

Девушка повернулась к нему и с вызовом повторила вопрос:

– И что вы о них думаете?

– Грязь и мерзость, – ответил Гарсон, не моргнув и глазом.

Ракель Вальдес грустно улыбнулась:

– Выходит, тут не о чем больше и говорить. Иногда я обедала с ним по воскресеньям, потому что он все-таки был моим отцом. Мы встречались, проводили вместе какое-то время – и все. Но у меня не было ни малейшего желания прикасаться к этому свинству.

– А его личная жизнь тоже была свинством?

– Этого я не знаю. Об этом он никогда не заговаривал.

Тут я решила завершить допрос, который не принес нам ни единого интересного факта:

– Хорошо, Ракель, ты можешь быть свободна.

Не знаю почему, но девушку поразила резкость, с какой я прервала нашу беседу. На ее лице вспыхнуло что-то похожее на чувство вины. Она стала извиняться:

– Поверьте, я ничего больше не знаю.

– Да, очень хорошо. Можешь идти.

Но она не двинулась с места.

– Вероятно, вам кажется странным, что я выгляжу такой спокойной, хотя совсем недавно убили моего отца, и что не хочу помогать вам.

Я попыталась вытянуть из нее хоть что-нибудь еще, воспользовавшись столь необычной реакцией:

– А разве это не так?

– Нет, конечно же не так! Но что я могу сделать? Да, наверное, иногда он что-то такое мне и говорил, но чаще всего это были совершенно нелепые темы.

– Например?

– Ну… например, не так давно он рассказал, что встретил чудесную девушку и что жизнь его скоро переменится.

Словно пара шлюзов со скрежетом раздвинулись у меня в голове. Гарсон впился в девушку взглядом – совсем как ястреб, выследивший ягненка, и спросил, напрасно стараясь, чтобы вопрос прозвучал по возможности деликатнее:

– И кто же эта девушка?

– Поверьте, ничего больше я не знаю.

Я пододвинула свой стул поближе, чтобы беседа наша выглядела более доверительной, хотя до сих пор мне это казалось лишним.

– Ракель, надеюсь, ты понимаешь, что любая мелочь, которую ты вспомнишь, может быть полезной. Это ясно?