– И чем же филейный нож отличается от обвалочного? – полюбопытствовала Анна.
Бернарделли провел пальцем по фотографии:
– У обвалочного ножа клинок короче и толще, а на режущей кромке у рукояти имеется ярко выраженный «усик».
– Что-то вроде выступа?
– Ну да. Таким ножом сложно пораниться, «усик» работает как упор для ладони. А вот филейным ножом пораниться очень просто, рука может соскользнуть с рукояти. В таком случае порез неизбежен. Тем более что филейный нож затачивают лучше, чем любые другие.
– Меня интересует только одно. Что это значит в нашем конкретном случае? – уточнила Анна.
– Маленький экскурс: в домашнем обиходе чаще всего встречаются универсальные ножи. Уверен, что такие присутствуют в вашем доме. А вот филейный нож, как и обвалочный, – орудия профессионалов.
– Где их используют?
– На бойнях, мясокомбинатах или в деревенских домах, где после убоя вырезают филе. Возможно, в столовых или ресторанах, куда привозят неразделанные туши.
– Надеюсь, в свое время вы посвятили в эти тонкости следователя?
– Тогда я не обладал подобными знаниями.
Анна взяла паузу, а потом спросила:
– Что с кровью? В деле нет заключения об анализе крови, взятой с ножа.
– Его делали, я это помню, – уверенно сказал Бернарделли.
– Заключение дактилоскопической экспертизы рукояти тоже отсутствует.
– Рукоять ножа была чистой. Прежде чем бросить нож, убийца, вероятно, протер его собственной одеждой. Обычно делают так.
– Хотелось бы прояснить один очень важный момент. Обычно при этом виде убийства и таком количестве крови остаются следы от обуви. Но я не нашла ни упоминаний, ни фотографий.
– Все было затерто половичком. В комнате, в коридоре и на ступенях крыльца.
– А на земле? На мерзлой земле следы могли остаться.
– Этого не было.
– Не было или не проверяли? – Анна в раздражении отбросила фотографию ножа. – Руки бы оборвать тому, кто сделал такие снимки!
– Их делал я, – скромно проронил Бернарделли. – Прошу снисхождения из-за отсутствия опыта. Для меня это дело было первым и могло стать последним.
– Неужели…
– Хотите знать почему? Представьте себе: начало работы в криминалистическом отделе и первый труп. Осматриваю место преступления, вдруг в комнату забредает девочка, дочь убитой, – потерянная, практически обезумевшая. Она останавливается у трупа матери…
– Кто ее туда пропустил?!
– Не знаю, но после этого не то что работать – жить не хотелось.
Анна захлопнула папку и прикинула, о чем еще нужно спросить. Потом со значением проронила:
– Вчера я побывала в хранилище вещественных доказательств.
– Вы мыслите в правильном направлении. По делу Паниной возможны современные экспертизы, – поддержал ее Бернарделли.
– Это вряд ли. – Она покачала головой. – Коробка с вещественными доказательствами оказалась пустой.
Вздохнув, криминалист безрадостно усмехнулся:
– У нас такое бывает. И чаще не по злому умыслу, а по заурядной безалаберности. Не исключаю, что вещественные доказательства по делу Паниной валяются где-нибудь на другой полке без сопроводительного ярлыка и каких-нибудь надписей.
– Будем искать.
– Учитывая объемы хранения, поиски могут затянуться на месяцы, а может быть, даже на годы.
– Что касается девочки, дочери Паниной… – начала Анна, и Бернарделли с готовностью ее поддержал:
– Да-да?
– После перенесенного шока у нее выпал изрядный кусок памяти.
– Мне это известно.
– Следователь привлекал врача-психотерапевта?
Бернарделли покачал головой:
– Насколько я знаю, нет. Теперь это модно, а в те времена редко практиковалось. Но теперь-то вам ничто не мешает. Попробуйте.