Внутри, но не снаружи. А разве есть хоть что-нибудь вне? Есть, и Макс это чувствует. Старина Клейн намекал (только намекал!) на что-то такое. На Полусмерть, не принадлежащую ни одному из сегментов Календаря. На Черное Дно – столь же милое местечко. На реанимированные электричеством, заторможенные кошмары обители коматозников… Даже во сне Макса охватывает страх перед частичным возвращением памяти. Он презирает себя за это, но как никогда согласен с банальщиной типа «меньше знаешь – лучше спишь».

Пора просыпаться. Он поворачивается спиной к раскинувшемуся перед ним гигантскому лабиринту и направляется к выходу, который все еще виден и все еще недалеко – хотя и гораздо дальше, чем казалось почти случайному визитеру Голикову. Пока не поздно вернуться, не обращая внимания на смутно знакомые голоса, которые зовут его из оставленной им трясины темноты. Молят о помощи, просят, проклинают и заклинают всем святым. А что тут есть святого? Может быть, Герцог (ш-ш-ш!) уже причислен к лику или по крайней мере коронован?

Хороший знак. Он может спокойно (ну, почти спокойно) думать о Герцоге. Это потому, что опасность по-прежнему далеко. Но, возможно, ближе, чем ему кажется. Ни в чем нельзя быть уверенным, когда имеешь дело с… С чем?

Голиков уже по эту сторону сновидения. Он возвращается к так называемой реальности, идентифицирует ее – что уже само по себе неплохо. Препоганенький осадок отслаивается от головы и спускается куда-то в желудок и кишки, не вызывая тошноты, но напоминая о совершенной легкой прогулке. То, что Максим сделал это, не прибегая к препарату Клейна, нисколько его не радует. И хотя внешне он ничего не делает (ведь ничего не изменилось, не так ли?), он начинает всерьез готовиться к новой гонке на выживание.

Готовится исчезнуть, когда придет час умереть.

Предчувствие перемен витало в воздухе подобно запаху с бойни. Потенциальные жертвы, наделенные обостренным чутьем, уже кривили носы, но предпочитали не замечать очевидных вещей; с этим было бы тяжело жить и почти невозможно выжить. Плохие ожидания доводили кое-кого до беспробудного пьянства, иных – до суицида, означавшего всего лишь, что ожидания перестают быть только ожиданиями, а уж несбыточными их никак не назовешь. Немногие все еще уповали на спасение, которое должно прийти неведомо откуда, но упускали из виду, что бесконечность (если таковая вообще существует) лежит где-то за пределами их существования.

С некоторых пор Макс почти ежедневно подолгу бродил по городу. Смысл был в накоплении усталости – такой, которая спустя часы неподъемной тяжестью и непроницаемостью влажной глины запечатает бутылочное горлышко, ведущее в долину ужаса. Конечно, это являлось до определенной степени самообманом. Все чаще Голиков задумывался, не строит ли он дамбу, которая неминуемо будет разрушена, а хрупкий мостик его рассудка, переброшенный с одного берега на другой, – сметен подобно безделице из спичек, когда медленно стекающие в долину и накапливающиеся видения достигнут критического уровня? Не лучше ли впускать это в себя понемногу, пока оно проливается тонкой струйкой?

Он не знал. Не имел опыта на сей счет. По части опыта ему было далеко не только до «профи» Клейна, но и до какого-нибудь дилетанта вроде Виктора Строкова, доверившегося по глупости «Путеводителю» Якова Чинского. Строкова Макс в глаза не видел, но догадывался о его печальной судьбе. Что осталось от бедняги? Дискета с текстом украденной книжки и дневник…

Инстинкт самосохранения плевать хотел на его рассуждения и сомнения. Инстинкт поднимал Макса и выгонял на улицы и в переулки (такие безопасные в сравнении с другими местами), гнал ночью и днем, в жару и холод, да еще нахлестывал плетью, как тупую скотину, которая слишком выдохлась, чтобы сражаться с невидимками за свою жизнь. По большей части Голиков брел не разбирая дороги, редко помнил пройденный маршрут, не обращал внимания на тех, кто пытался встать у него на пути. Ничего серьезного, до драк дело не доходило. Наверное, его принимали за помешанного. Будь этот город поменьше, Макс со своей бородой масти «соль с перцем» и собранными в «конский хвост» длинными седыми волосами, вероятно, уже примелькался бы. А так он, растворенный в серой массе, оставался безликой молекулой, двигался вместе с этой массой, бессознательно следуя тактике выживания, принятой среди многочисленных и беззащитных против хищника видов. Кто-то неизбежно будет съеден – но не я, или не сегодня. А там посмотрим.