– Глупости это, дружище, ты вчера вечером малость перебрал виски.

Уильямс помрачнел и молча принялся за своё дело.

Работали мы изо всех сил, допоздна. Уже стемнело, когда амальгама пошла в плавильню. Мигающее пламя свечи осветило лица нетерпеливых лондонских коммерсантов и согнувшуюся фигуру штейгера над раскалённым тиглем.

– Ну что, капитан? Каков результат?

Уильямс уронил на пол тигль – и тот рассыпался на осколки.

– А, дьявол его забери!

Ничего не вышло.

На несчастного штейгера обрушилась буря упрёков и брани: «не смыслит в своём деле», «не так приготовил амальгаму», «болван», «тупица», «уэльская свинья», «плут» и так далее. Штейгер, брызжа слюной, чертыхался по-валлийски, и мне показалось, что у нас назревает драка, но лондонские гости не замедлили взять себя в руки – и раздражённый кельт утихомирился.

– Ну, что я вам говорил, джентльмены? – скорбно проговорил Уильямс. – Кто, как не дьявол, заколдовал горную породу? Золота в ней больше нет.

Это и впрямь было похоже на правду. С того дня прииск не давал и шести пенсов дохода, хотя разведка недр сулила чрезвычайно благоприятные перспективы. И так бы продолжалось долго, окажись у нас достаточно средств на разработку. Когда истощились финансы, работы были приостановлены, а с ними и выплата моего жалованья.

Разумеется, при таких обстоятельствах я не мог предложить руку и сердце преданной Маргарет, зато имел удовольствие присутствовать в качестве шафера на её свадьбе. Её избранник, здоровенный детина, горняк-уэльсец, после злополучной вылазки на вершине горы принуждён был держать одну руку на перевязи, а над бровями у него красовался жуткий порез. Поневоле не выйдя на работу, он счёл это вполне благоприятным поводом для женитьбы. Свадьба выдалась весёлой, все моряки и селяне Пенибонта изрядно напились по этому торжественному случаю.

На заброшенном Долкаррегском прииске теперь тихо. На фоне голого склона зловеще вырисовываются спицы большого колеса. Водопроводные жёлобы пересохли, рельсы разобраны. Долкаррегский прииск пользуется дурной славой. По ночам там творится всякая чертовщина. Огромное колесо, жутко скрипя, приходит в движение, и раздаются стоны. Пришедшие в негодность штампы начинают стучать и дробить камни, из разрушенной трубы каменной плавильни валит дым и рвётся пламя. В разгар этой бесовщины вверх, по самому склону холма, устремляются трое и, достигнув вершины Маммера, бегут по кругу. Они вопят и воют – ведь их преследуют злые духи. Наконец все трое исчезают в синем огне. Один из них Эрлангер, другой – Доминико, а третий – злобный интендант-англичанин. Впрочем, что касается вашего покорного слуги, это видение – называйте его как угодно – может вполне оказаться пророческим.

Я обещался, дорогой дядюшка, сообщать тебе обо всём мало-мальски интересном касательно осады Иерусалима; но представь себе, люди, напрочь, как нам казалось, лишённые ратного духа, доставили нам столько хлопот, что на письма у меня попросту не оказалось времени.

Мы явились в Иудею, твёрдо полагая, что самого уже звука наших труб и одного-единственного выстрела нам будет довольно, чтобы выиграть войну. Мы уже представляли себе великолепное триумфальное шествие по via sacra[36], когда все девушки Рима станут осыпать нас цветами и дарить поцелуями. Что ж, может, мы ещё и заполучим победу, да и поцелуи, пожалуй, тоже; однако, смею заверить, дядя, что даже тебе, хоть ты и прошёл суровую службу на Рейне, не доводилось участвовать в столь тягостной кампании, как та, что выпала на нашу долю. Город теперь уже наш, и сегодня пылает их храм; так что дым, проникающий ко мне в палатку, где я сижу и пишу тебе письмо, вызывает у меня приступы неудержимого кашля. Осада была ужасна, и думаю, никто из нас на своём веку не пожелает очутиться в Иудее ещё раз.