5. “Честная женщина должна быть привязана к дому и к своему мужу. Она не должна делать ничего, что могло бы породить сплетни. Не должна рассказывать о том, что происходит в ее доме. Она не может пойти к матери и сказать: “Мама, муж меня бьет”. Или: “Я хочу развестись”, – женщина, 25 лет, Батман.

Но лучше всего сущность понятия “честь” передал молодой человек из Стамбула: “Когда я слышу – “честь”, мне в голову приходит только женщина. Ничего больше”.

Либеральный журналист из Анкары:

– По их мнению, честь – у женщины между ног.

Профессор Эртюрк отмечает, что самые ярые радикалы, ратующие за наказание женщин, – необразованные мужчины в возрасте 16–20 лет.

Все начинается со сплетни. Об этом мне рассказывает курдский режиссер Мехмет Саит Алпаслан, автор фильма и пьесы о смерти Шемсе Аллак.

Сплетня возникает внезапно. Ее может породить простой взгляд или случайная улыбка, когда мимо проходит мужчина. Но иногда повод не нужен. Достаточно одному начать, а другому продолжить.

Сперва сплетня похожа на ястреба: кружит высоко над головами. С такой высоты она не причинит вреда. Иногда она улетает – значит, опасность миновала.

Но иногда она снижается. Идет к людям, питается их желчью, обидами, нищетой и завистью. Дурные люди кормят ее, пока она не наберется сил, чтобы войти в деревню.

Она входит как охотник. Жертва еще ни о чем не подозревает, но приговор уже вынесен. Сплетня, проклятие, кинжал. Убийца заточил нож.

Неважно, сколько в сплетне правды. Никому и в голову не придет проверять. Важно, что она порочит.

Сплетня гораздо важнее правды. Правда не приносит свободы. Важно только то, что говорят люди.

Мне нелегко, зная такое, гулять по Диярбакыру. Я сворачиваю в боковые улочки. Здесь у детей дырявая обувь, а их матери целыми днями сидят на крыльце и болтают. Ничего не происходит. И вдруг на горизонте возникает зеленое пятно. Оно растет, но не обретает знакомых очертаний. Поспешно подыскивается нужное слово. И находится: yabanci, иностранец.

Сначала меня окружает толпа детей. Они что-то говорят, галдят. Просят монетку, конфет, но все это скорее для смеха, чем с надеждой, что им и в самом деле что-то перепадет. Ведь наконец хоть что-то происходит. Хоть что-то приходит на смену скуке.

Их матери совсем молоденькие, им нет и двадцати. Они улыбаются. Им тоже скучно. Они бы охотно поболтали. Но в этом городе мужчина должен заговорить первым.

Надо ли мне ответить на улыбку? Хотелось бы. Я люблю такие встречи. Но именно так и рождается сплетня.

Потом кто-то обронит, что одна из женщин слишком часто или слишком широко мне улыбалась. Или смотрела на меня на пять секунд дольше, чем следовало. И неважно, насколько абсурдным будет упрек, он может стоить кому-то жизни.

Возможно, я преувеличиваю, но у меня такое чувство, что моя улыбка может убить. Я опускаю глаза и иду своей дорогой.

Сплетня кружила над головой Хатидже как ястреб. В центре каждой турецкой деревни есть маленькая чайная, где мужчины проводят целые дни. Абдулла шепнул нескольким знакомым, что жена Ахмета – шлюха.

– Не успел он уехать, как она меня позвала! Я с ней спал. И сегодня буду спать!

В деревнях, где неделями ничего не происходит, мужчины любят такие истории. В регионах, где добродетель важнее жизни, люди с особым любопытством слушают истории о грешниках.

Приятели Ахмета причмокивали с восхищением: çapkin seni, abi! Ну ты мужик, брат!

Затем они рассказали своим знакомым. А те своим.

Через несколько недель в деревне только об этом и говорили.

А ничего не подозревающей Хатидже приходилось каждую ночь баррикадировать двери, чтобы не дать Абдулле войти в ее комнату.