Коля оказался замечательным, он мог сидеть и целый час читать Ольге книжку или слушать ее рассказы, особенно любил о путешествиях. Говорил и сам – в основном об учебе, о работе бармена. Ольга выспрашивала всякие подробности, ее очень интересовала жизнь современной молодежи. Она удивлялась Колиной одежде и прическе: «Ох, Коленька, неужели так модно?» Он смеялся.

Ольга чувствовала себя в полной безопасности с двумя неожиданно нашедшимися близкими людьми и одним давним. Иногда ей казалось, что у нее сформировалось некое подобие семьи, и это было приятно. Ее уже не раздражала хамоватая манера помощницы. Она частенько переплачивала ей на предмет «купите что-нибудь для Коленьки», деньгами велела распоряжаться Марку, и он ей аккуратно поставлял нужные суммы (из своих в основном, а ей сказал, что у Гриши был небольшой депозит в банке. Хорошо, что Ольга ничего в этом не понимала, затея была смешная). Она снова перестала думать о материальном, откуда Марк берет деньги, и перестала бороться с жизнью, за жизнь. Она часто разговаривала с Гришей и обещала ему, что, наверное, они скоро увидятся. И если бы не боли в левом подреберье, то она была бы по-своему счастлива.

Но в этот день большой воды, в наблюдении за уютно пристроившейся и посапывающей в «гнезде» Лялей, ее сердце стало наполняться тоской при мыслях о том, что если она, Ольга, умрет, то Ляля останется совсем одна. Она относилась к ней совершенно как к ребенку и хоть не знала этих чувств, понимала, что природа ее любви к кошке совершенно материнская. Она разговаривала с ней, будто с человеком – с немым аутистом. И как всякая любящая мать, не могла оставить своего ребенка на произвол судьбы. Эти мысли стали мучить и съедать ее, и когда Ольга преисполнилась тягучей тоской по самую ватерлинию, она позвала Марка:

– Я хочу написать завещание.

Марк не стал ее разубеждать. Он знал людей, которые и в тридцать лет пишут завещание, и понимал ее состояние. Сказал, что готов в любой момент ей помочь.

– Давай прямо сейчас, – предложила она.

– Хорошо.

– Я тебе скажу, а ты потом все оформи нотариально. Тебе же не составит труда сделать это. И не думай, пожалуйста, что я тебе не доверяю, просто хочу быть уверенной на сто процентов, что будет, как я хочу.

Марк немного напрягся:

– Оля, не пугай меня. Надеюсь, во-первых, что ты по-серьезному умирать не собираешься, а во-вторых, ты же не думаешь оставлять свое имущество Владлене? – С одной стороны, он шутил, с другой – понимал, что домработница стала занимать в жизни Ольги очень важное место, да, та помогала ей, но что-то внутри него противилось этой колхозной женщине-гренадеру с заплывшими глазками и наглыми манерами.

За стеной что-то грохнуло. Марк вздрогнул, выглянул за дверь и закрыл ее поплотнее.

– Слышала, как бабахнуло? Может, это гром?

– Нет, я все завещаю тебе, но с одним условием…

– Оля! Мне-то зачем? Завещай лучше детскому дому или больнице какой-нибудь, ну, не знаю… фонду сердечных больных.

– Послушай, я знаю, тебе ничего не нужно. Можешь именно так и распорядиться всем на свое усмотрение. Только Владлену не обидь. И – самое главное условие. Ты должен заботиться о Ляле, чтобы она чувствовала себя счастливой и довольной. Это же Гриша мне ее оттуда прислал.

– Оленька, да я и так готов о ней заботиться, а на тебя, по-моему, действуют басни, почерпнутые из телевизора этой безумной «родственницей».

– Если я напишу завещание, мне будет спокойнее. Чувствую, пора это сделать. И не обижай Владлену, если бы не она…

– Если бы не она, мы бы нашли тебе кого-нибудь другого, поприличнее. Оль, может, в больницу, я прошу тебя.