Ноги предательски елозили по влажным камням. В груди закипала злость. От спасительной двери меня отделял всего десяток-другой шагов! Но торопливость грозила полетом на пол, под улюлюканье и гогот студентов. Что-то подсказывало – такая разрядка после пережитого благодаря огню и Вархару им сейчас нужнее воздуха.

Недавно я ощущала лишь вселенскую усталость, желание поесть, передохнуть, и полное душевное опустошение. И вдруг, откуда ни возьмись, вспыхнул гнев. Он рос и рос, по мере того, как ноги так и норовили проехаться по скользкому полу и уложить тело на обе лопатки.

Черт побери эту Академию, Вархара, студентов и это треклятое чувство вины перед Алисой! Мысленное ругательство возымело на меня неожиданный эффект.

По рукам пробежал ток, мириады молний вспыхнули диковинными оранжево-синими рукавами. И, прежде чем успела сообразить, выстрелили во влажные плиты, пролились на них дождем огня и света.

Я зажмурилась. Не надо быть физиком, чтобы знать, что случится, если встать на мокрые камни и запустить в них молнию.

Один удар сердца, два, три, четыре… Странный запах ударил в нос. Но ток и не собирался доканывать мой измученный организм.

В задорном посвисте скандров и мрагулов, восхищенном скрежете таллинов, нечленораздельных возгласах леплеров и истлов не промелькнуло ни тени насмешки.

Я приоткрыла один глаз, второй и замерла, потрясенная невиданным зрелищем.

Электричество, или другая энергия, широкой золотистой лентой скользило по плитам, просушивая их и прокаляя. В воздух поднимался голубовато-серый дымок и тонкими стебельками тянулся к потолку.

Да-а-а. Что-то не так с местной физикой, очень и очень не так…

Про местных проректоров я вообще молчу.

Вскоре сверкающая полоса неведомой субстанции освободила мне путь к комнате. Студенческие двери позахлопывались почти одновременно, и по коридору пролетело слабое эхо. Я гордо, степенно дошагала по теплым плитам до своей комнаты, и, не выдержав, прыжком заскочила внутрь.

Сбросив прогретые туфли, нырнула в резиновые шлепки и побрела на кухню инспектировать холодильник. Желудок снова не на шутку оживился и заговорил. По счастью, теперь я могла позволить ему неинтеллигентные урчания.

А себе – новую порцию ужаса, возмущения и сожалений.

Как ни странно, поджилки перестали трястись почти сразу же. Плотный ужин и горячий ромашковый чай сделали свое черное дело – меня начало неукротимо клонить ко сну. Только легла на кровать, как сразу отключилась.

Ровно в девять утра я с огромным трудом отрыла бронзовую дверь кафедры и на долю секунды оторопела. Знакомые помещения преобразились до неузнаваемости. Жизнь била ключом, а то и несколькими ключами сразу.

Две юркие уборщицы-истлы в черных робах рысили из угла в угол, а за ними, помахивая высокими ручками, как дрессированные собачонки хвостом, ездили моющие пылесосы. Но жизнь уничтожала результаты их бурной деятельности прежде, чем я успевала ими налюбоваться.

Только розовый пол начинал блестеть чистотой, на нем появлялись отпечатки обуви, бумажки, плевки и подозрительные лужицы, все как одна грязных оттенков. Хорошо хоть не жвачки.

Только уборщицы, кряхтя, оттаскивали куда-то мусорные мешки размером с Вархара, в углах материализовались холмики. Стеклянные, пластиковые и металлические бутылки соседствовали там с клочками непонятного вида и происхождения. И, конечно, как же без них – в углах, около стен и на подоконниках вырастали горки подсолнечной шелухи, вперемежку с семечками.

Только стены обретали благородно-розовый оттенок, на них, словно по волшебству, проступали надписи самого разного содержания и цензурности. От свежих новостей: «Здесь был Пулькет», «Эллиор втюрился в Брамину» до суровых обещаний: «Залларайну натянем зенки на пятки!», «Здесь на гвоздике будут висеть уши Кастросвета». Последними появлялись непереводимые на литературный язык фразы и междометья, порой в сочетании с чьими-то именами.