Боря, сделав вид, что не услышал комментария Титанова, поручкался с нами, плюхнулся на стул для посетителей и ехидненько поинтересовался:

– Леша, а ты чего здесь сидишь?

А уж глазки-то какие ехидные! И чего это он?

– А где я должен сидеть? – хмыкнул я. Посмотрев на часы, висевшие на стене, под портретом товарища Дзержинского (часы мы с Титаном в складчину купили, а портрет моему напарнику подарил какой-то художник, которого Титанище спас от тюрьмы), деловито заметил: – В тюрьму мне пока рано, а до обеденного перерыва еще целых десять минут. Посему тружусь в поте лица своего.

Глазки Бориса Михайловича стали еще более ехидными.

– Давай собирайся на выход, – кивнул Рябинин на дверь.

– Опять намекаете, гражданин начальник? – насторожился я. – Скажите еще, что с вещами. Куда это мне собираться? – Пожав плечами, добавил: – Если дежурить, так сегодня старший инспектор Митрофанов на этом деле, поэтому все вопросы к нему.

– Да я не про это, – отмахнулся Рябинин. – Тебе разве не сказали, что с сегодняшнего дня ты прикомандирован к моему отделению? Кадры уже и приказ оформили, на оперативке должны были до тебя довести. Будешь у нас исполняющим обязанности следователя на месяц. Командировка у тебя, на второй этаж. Я вообще-то тебя еще с утра ждал.

Ну ни фига себе! А я на сегодняшней оперативке как раз и не был. Между прочим, по уважительной причине. И дяде Коле, то есть начальнику отделения уголовного розыска капитану Иванову, докладывал о том. Конечно, не собачников опрашивал, а мотался в Заречье, отлавливал на складе ночного сторожа, который у меня проходил по одному делу. Сторож этот прописан в Индустриальном районе, но дома почти не бывает, проще на работе найти. Вот нашел.

– Михалыч, а первое апреля давно было, – ответил я, захлопав глазами.

Но вроде бы, хотя Борис Михайлович и склонен порой подтрунивать над людьми, дешевых розыгрышей он никогда не устраивает. Чего пугать-то сразу?

– Лешка, точно, – хлопнул себя по лбу Титан. – Тебя и. о. следователя сделали. Дядя Коля говорил на оперативке. Он, правда, пару ласковых слов следователям сказал – мол, у нас у самих работы невпроворот, – но приказ уже есть. – Титан повернулся к Рябинину: – Борис Михайлович, не иначе, ты душу Иванову заложил. Чтобы у него из розыска, да на месяц, да в другое подразделение человека выцыганить – это же невероятно. История такого не помнит.

– А мне тут много кого предлагали, – пустился в рассуждения Рябинин. – И того, говорят, можно взять, и этого. Целая очередь в следователи выстроилась. А я говорю: давайте мне Лешку Воронцова, а кроме него никого не надо. Леша – парень такой, что горы своротит. – И уже мне: – А ты, чудак-человек, своего счастья не ценишь.

Врет ведь и не краснеет. Ну здрасьте. Горы Воронцов, видите ли, своротит. Нет, пусть все горы стоят на месте, на радость альпинистам. Какой из меня исполняющий обязанности следователя? Не было у меня такого в прошлой жизни. Я, конечно, представляю, как выглядят уголовные дела, и даже лучше, чем многие мои теперешние коллеги. Но все эти знания из той, другой моей жизни, и было это сто лет назад, да и законодательство многократно изменилось за это время. До сих пор напрягаться приходится, чтобы глупость не сморозить: хулиганство – это двести шестая или двести тринадцатая?

– Борь… Борис Михалыч, да ты что? Побойся Бога… Какой из меня следователь? – обалдел я. – И мне в августе на учебу ехать…

Тут мне показалось, что я нащупал что-то важное. Да, именно! У меня же соответствующего образования нет, хотя бы любого высшего. Нельзя мне в следователи!