Боря трудится водителем советского торгпредства, дипломатической ксивы для прикрытия, естественно, не имеет. Наверняка в той или иной мере под присмотром гестапо.

Теперь от меня ждут полного доклада, подробных сведений, что не сообщишь связному. Но некоторые вещи я не могу объяснить. Потому что Москва решительно меня не понимает.

Я не в аптеке служу, а в абвер-2. Диверсант, ликвидатор. Задача – полное уничтожение коминтерновского подполья в Западной Европе. Я буду стрелять в наших! Такой вот спящий агент.

И что бы я ни написал в рапорте, подозрение в зловредном бегстве из Союза прилепилось пожизненно. В ГБ я чужак, и кто-то наверняка попытается спихнуть вину на меня, рядового исполнителя, мол, от его криворукости операция пошла кувырком. Я должен был всего лишь подсадкой войти в доверие к немцу, прикрыть от блатных, разболтать. Побег из-под конвоя – сплошной экспромт Чеботарёва, когда тот узнал, что ненароком отлупил выпускника школы, подготовленного для СГОНа. А уж в Германию… Будь она проклята.

Итак. Нужно дождаться задания. Нет – Задания с большой буквы. Пока же я отправляюсь спать наяву. То есть продолжаю прежнюю жизнь абверовского головореза с пониманием, что мои навыки скоро понадобятся рейху. Сжигаю свободное время в тупой трескотне с сослуживцами, чьи интересы не идут дальше, чем сделать карьеру и трахнуть блондинку после рюмки-другой. Упорно изображаю преданность идеалам нацизма.

Особенно красочно преданность проявляется в ночь перед днём рождения фюрера. Курсантов абвера отправляют на улицы. Центральная часть города погружается во тьму, отключено даже уличное освещение. По Райхсштрассе стучат копытами бесчисленные колонны пацанов из гитлерюгенда с факелами в руках. Все в одинаковых чёрных штанишках и чёрных галстуках. Смолкает осточертевшая маршевая музыка из репродукторов. Только грохот сапог по мостовой. Десятки тысяч огней сливаются в пламенный ковёр.

Юные фройлян не смеют ходить колоннами, им велено стать домохозяйками и матерями следующему поколению в коричневых рубашках. Девушки толпятся в своих длинных дешёвых платьицах из целлюлозы или в баварских народных костюмах, кажется, эти яркие тряпки имеют мелодичные названия «трахт» и «дирндль». Большинство щеголяет в одинаковых синих куртках поверх синей блузы, сплошное издевательство над женской натурой, ищущей индивидуальности.

Над стадионом шевелится багровое зарево – отсветы десятков тысяч факелов в низких облаках. Слышен лающий голос, он вещает о величии нации, о задачах молодёжи в борьбе за жизненное пространство.

– Хайль!

– Зиг хайль!

Или другая ночь. В костёр летят книги. Было уже много костров, но список противной интересам рейха литературы всё растёт и растёт, обыски в домах евреев и прочих неблагонадёжных субъектов дают новую пищу огню. Страницы книг, словно чёрные лепестки с тлеющими краями, пытаются совершить побег из горящего переплёта и взмывают к крышам домов.

Смотрю на фрау лет шестидесяти или даже старше. Она сбросила в общую кучу десяток книг. Добровольно избавилась от еврейско-провокационной писанины? Фюрер гордится тобой, бабушка. Вдруг согнулась, точно от старческой болячки. Томик стихов, приговорённый к аутодафе, ловко ныряет ей под кофту, чего я старательно не увидел.

Зато заметил некто из гитлерюгенда, белобрысое ничтожество в коротких чёрных штанишках. Его научили бороться с врагами рейха. Малец пинком сбивает женщину с ног. Растрёпанный томик летит в огонь. Юный нацист, переполненный патриотическим рвением, орёт ей: вали отсюда или тоже отправишься на костёр, старая ведьма!