– Мужикам тоже по понятиям охота жить, – начинаю я и моментально получаю поддержку сокамерников. Большинство из них – «мужики», к воровской масти не принадлежащие, сидят за бытовуху, алименты и прочие непочётные дела. Апелляция к тюремному закону делает меня правдолюбцем, а Тунгуса – еретиком. Чморишь первохода, банку выписал, прикид берёшь на гоп-стоп. Не, это не по понятиям.

Карманник загнан в угол. Если спасует, уронит себя в глазах чёрной воровской масти, на всю оставшуюся отсидку его репутация будет подмочена.

– Борзеешь, Волга? Забыл, что до смертинки три пердинки?

Одессит Зяма заходит слева, насколько позволяет камерная теснота. Его должен отсечь Вася. Если не проспит.

– На понт берёшь, Тунгус?

Это уже прямой вызов. Я не оставил вору шансов выкрутиться без драки. Он миролюбиво машет рукой, типа «ну ты чё», а вторая нащупывает алюминиевую кружку. Нормальный приём – отвлечь внимание, потом швырнуть мне в лицо какую-то мелочь. На полсекунды я впаду в замешательство и, если Тунгус не оплошает, очнусь на полу не раньше чем через полчаса, основательно битый.

Кружка летит в пустое пространство, где только что был мой нос. Я встречаю Тунгуса растопыркой. На зоне бокс не канает, лишь варварские удары – в глаза, в горло, по яйцам. На-а-а! Со всей ненавистью к отродью. Так, очередь его напарника. Зяма получает сапогом. Под шконкой раздаётся стук, когда он врезается во что-то твёрдое.

Тунгус на коленях. Голова опущена, не вижу, что делают его руки. Поэтому предпочитаю добить, не ожидая какой-нибудь подлости. Хватаю за подбородок, резкий рывок вверх. Колено врезается блатному в нос. Урка падает, из пальцев вываливается заточка. Вздумал мне брюхо вспороть, козёл?

Новоприбывший бочком протискивается мимо бессознательной тушки вора. Уже выпрямился после банки, только дышит сипло.

– Товарищ… э-э, Волга. Позвольте мне к вам?

Учится. Погоняло моё запомнил и смекнул уже, что одиночки не выживают. Решил примазаться к сильному.

– Чо, нам шестёрка нужна? – басит за спиной Трактор, и мне второй раз приходится вступаться за новичка.

– Ясен пень. Блатные на нас зуб имеют.

Так что лишние глаза не помешают. Их обладатель робко садится на самый краешек койки. А в камере поднимается шум. Оказывается, Зяма грохнулся к опущенным. У блатных это считается трагедией, несчастным случаем, когда человек невольно прикоснулся к барахлу педерастов. Теперь он заражённый-прокажённый, уважающий себя вор руки ему не подаст.

Не знаю, как сложились бы отношения с блатными, боюсь – скверно, но Зяму, Тунгуса и двух авторитетных воров забирает этап. Спасённый мной недотёпа жмётся поблизости, боится отойти даже к параше.

– Меня зовут Ганс Карлович Мюллер…

– А погоняло? – вопрос повисает в воздухе, и задавший его Василий врубается, что новичок не знает лагерный диалект. – Ну, кличут тебя как?

По кислой и какой-то бесцветной рожице Мюллера заметно, что о главном атрибуте заключённого он даже не задумывался.

– Ща крикну в окно: тюрьма, дай имя! – щерится мой напарник. – Такую кликуху дадут…

– Да ясно какую, раз Ганс Карлович, – вклинивается сосед напротив. – Фашист!

В камере сложно хранить секреты. Слышно почти всё. Как ожидалось, другие сидельцы поддерживают. Гансу ничего не остаётся, как принять. Vox populi vox Dei, глас народа – глас божий.

– Фашист так Фашист, – я пресекаю робкую попытку шестёрки отмахнуться и задаю следующий вопрос, перечисляя воровские специальности. – На фармазона или, там, блинопёка не похож. По какой статье?

– Пятьдесят восьмая, пункт шесть, – он жалко улыбается и смотрит мне в глаза, будто ждёт сочувствия в абсурдности обвинения. – Немецкий, стало быть, шпион.