Оправдание всегда найдется.

Но в случае с Пейдж – то ли по слабохарактерности, то ли из-за дурного воспитания, то ли еще почему-нибудь – все казалось несколько проще.

Жила-была милая девочка по имени Пейдж. Потом она познакомилась с Аароном. И вот какой она стала сейчас.

Аарон Корвал – подонок, откровенный и явный подонок, и когда подобная мразь соединяется с чистой невинностью, чистота испоганена навсегда, этой грязи уже не отмыть. Саймону он с самого начала не понравился. Аарону было тридцать два года, он был на одиннадцать лет старше его дочери. И в более невинные времена такая разница в годах обеспокоила бы Саймона. Ингрид же отмахивалась, не принимала это всерьез, но она привыкла к таким вещам, еще когда работала манекенщицей. А теперь, конечно, разница в возрасте – пустяк по сравнению с остальным.

Аарона нигде не было видно.

У Саймона затеплилась надежда. Может быть, Аарон вышел из игры? Может быть, этот злодей, этот паразит, живущий за счет его дочери, насосался ее кровушки вволю, высосал все, что можно, и нашел себе более лакомый кусочек? Что и говорить, это было бы просто здорово.

Шаркающей походкой, словно живой мертвец, Пейдж двинулась по дорожке через парк. Саймон пошел за ней.

А что делать, думал он, если она откажется пойти с ним? Такое было не только возможно, но очень даже вероятно. Когда-то Саймон уже пытался ей помочь, но это имело обратный эффект и вышло ему боком. Заставить ее он не мог. Он это прекрасно знал. Он даже попросил своего шурина, брата Ингрид Роберта Превиди, получить постановление суда, обязывающее ее подчиниться. Но и это не помогло.

Саймон догнал ее и теперь шел у нее за спиной. Ее изношенное открытое платье без рукавов висело на ней, как на вешалке. На некогда безупречной коже спины какие-то бурые пятна… От солнца? Или болезнь? Или ее били?

– Пейдж?

Она не обернулась, даже не замедлила шаг в нерешительности, и краткое мгновение Саймон тешил себя фантазией о том, что он ошибся и Чарли Кроули тоже ошибся, что это лохматое и неухоженное, дурно пахнущее существо, живой скелет с сорванным голосом вовсе не его первенец, не его Пейдж, которая в отрочестве играла Ходел в постановке Академии Абернати «Скрипач на крыше», не та Пейдж, от которой пахло персиками и молодостью и которая заставляла зрителей плакать, когда исполняла соло «Далеко от дома, который я люблю». Саймон не смог удержаться от слез ни на одном из пяти спектаклей, где она играла, и едва сдерживал рыдания, когда Ходел в исполнении Пейдж поворачивалась к Тевье и говорила: «Папа, одному Богу известно, когда мы снова с тобой встретимся», на что ее отец отвечал: «Все в руках Божьих, и станем уповать на волю Его».

Он откашлялся и прибавил ходу, чтобы догнать ее.

– Пейдж!

Она замедлила шаг. Саймон протянул к ней дрожащую руку. Она продолжала все так же идти не оборачиваясь. Он положил руку ей на плечо, не почувствовал под ладонью ничего, кроме высохшей кости, обтянутой тонкой, как бумага, кожей, и позвал еще раз:

– Пейдж!

Она остановилась.

– Пейдж, это я, твой папочка.

Папочка. Когда же в последний раз она назвала его папочкой? Она называла его папой, как и все трое детей, насколько он помнил, тем не менее выскочило именно это слово. Голос его прозвучал надтреснуто, в нем слышалась мольба.

Но она так и не повернулась к нему.

– Прошу тебя, Пейдж…

И вдруг она бросилась бежать.

Это застало его врасплох. Когда он опомнился, Пейдж была уже впереди на три шага. В последнее время Саймон был в неплохой физической форме. Недалеко от его места работы находился спортивно-оздоровительный центр, и во время обеденного перерыва под влиянием мысли о том, что он теряет дочь – он так и смотрел на эту ситуацию, как на потерю дочери, – Саймон как одержимый стал заниматься кардиобоксингом.