Я взглянула на него с благодарностью.

Но вот объявили, что самолет из Москвы прибыл. Я замерла в ожидании.

– Аська! – раздался вдруг Мотькин вопль. – Аська!

Мы бросились друг другу в объятия. Потом отстранились – посмотреть, насколько мы переменились за это время. Меня поразила Мотькина бледность и худоба. Она была почти прозрачная. А глазищи теперь занимали пол-лица. У меня сжалось сердце.

– Мотька, ты так похудела! Ты здорова?

– Здорова, как корова! Только устала до чертиков. Ой, Аська, мне столько надо тебе рассказать.

И тут я взглядом наткнулась на Степаниду. Она стояла позади Мотьки с довольно-таки хмурым видом.

– Степанида, привет! Дай-ка я тебя поцелую. А ты выросла и похорошела!

Степанида позволила себя поцеловать. И тут к ней шагнул Ален.

– Добрый день, Степанида! Я – Ален! А это тебе, с приездом! – он протянул ей цветы.

Степанида залилась краской.

– Это мне? – пролепетала она. – Какие красивые... Спасибо.

И она взглянула на Алена с такой благодарностью, что я чуть не разревелась. А Матильда тем временем уже обнималась с Полем.

– Ну все, все, – сказал Ален, – нежности потом, сейчас надо ехать. Мадам Жюли ждет нас с завтраком. А ее завтраками пренебрегать не стоит.

– Я опять в Париже! – восторженно вскрикнула Мотька. – Кто бы мог подумать! Степка, ты хоть понимаешь – ты в Париже!

– Понимаю, чего ж тут не понять.

– Вот что значит разница темпераментов, – проворчал Ален.

В машине я с Мотькой и Степанидой села сзади, а Поль рядом с Аленом. Мотька то и дело что-то восклицала, а Степанида молча смотрела в окно.

– Аська, а какие планы на сегодня? – спросила негромко Мотька.

– Сейчас позавтракаем, а потом куда хотите, полная свобода!

– А Игорь Васильевич здесь?

– Нет ни его, ни Ниночки, они в Севилье, вернутся через несколько дней.

– Жаль...

– Ничего, успеешь еще пообщаться с дедом! У вас же целых три недели.

– Ох, не говори! Даже самой не верится. Три недели в Париже, с тобой! – прошептала Мотька.

– Матильда, – сказал Ален, – сегодня у меня свободный день, поэтому надо воспользоваться машиной.

– Что ты имеешь в виду?

– Может, махнем после завтрака в Версаль?

– Можно и в Версаль! В прошлый раз мы так недолго там были...

Я видела, что Степанида напряглась. Наверно, она не знает, что такое Версаль, а спросить стесняется, ну да ничего, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.

– Степка, гляди, ты знаешь, что это такое вон там торчит? – закричала Мотька.

– Знаю! Эйфелева башня, – невозмутимо ответила Степанида.

– Точно! – обрадовалась Матильда.

Когда машина Алена свернула на нашу улицу, Матильда завопила:

– Степка, Степка! Это наша авеню! Авеню Виктора Гюго!

– Только не спрашивай меня, чего он написал, – тихо проговорила Степанида.

– А ты, что ли, знаешь?

– Конечно! «Собор Парижской Богоматери», «Отверженные» и еще много чего, – продемонстрировала свою эрудицию Степанида.

– Ну надо же! – поразилась Мотька.

Мы подъехали к нашему дому. Навстречу нам выскочил Дидье.

– Бонжур, Дидье! – проговорила Матильда.

– О! Мадемуазель, бонжур! – захлопал глазами Дидье, узнав Матильду. – Рюски баришна!

– Это кто? – не выдержала Степанида.

– Консьерж.

– А почему негр?

– В Париже много негров, – не придумала я ничего лучше.

Степанида кивнула, приняв это к сведению.

Мы вошли в дом. При виде отделанного красным деревом лифта Степанида округлила глаза и покачала головой, но ничего не сказала. Она вообще почти все время помалкивала – то ли боялась сказать что-то невпопад, то ли была переполнена впечатлениями. Завтрак мадам Жюли накрыла в столовой, и я подумала, что Степаниду это смутит, но ничуть не бывало. Она вполне спокойно управлялась с приборами, и только незнакомая еда внушала, кажется, ей некоторые опасения – наслышалась, видно, что французы едят лягушек. А Мотька так и сияла! Поль смотрел на нее открыв рот, но я сразу поняла: ему ничего не светит. По всем признакам, Мотька была влюблена. Неужели по-прежнему в Олега? Что-то не верится!