Через три дня Пеша пропал без вести, а на четвертые сутки его нашли вмерзшим в лед у самого берега Дона.

Румыны ушли из хутора в двадцатых числах, фрицы эвакуировались еще раньше. Где-то совсем уже рядом грохотали советские пушки. В день отъезда, когда на площади у бывшего сельсовета еще собирался обоз, в хату постучался дед Мирон – старый казак, в девятнадцатом году ушедший воевать с красными в армию Деникина и вернувшийся вдруг с немцами спустя двадцать с лишним лет.

– А я к тебе, Настасья, – сказал он, присаживаясь на табурет и кладя на стол серую каракулевую папаху.

Мать вытолкнула Ванюшку из залы, плотнее прикрыла дверь в спаленку. Он схватил с тумбочки стакан и, залпом выдув всю воду, приложил к стене слушать.

– Ты, наверное, не помнишь, а я тебе годовалой еще на коленках качал, пока ты мене за бороду дергала.

Мать молчала. Дед крякнул. Ваня живо представил себе, как он широченной ладонью оглаживает окладистую бороду.

– Отец твой дюже хороший человек был. Разумный, работящий. Недаром его при советской власти комиссары дважды раскулачивали.

Снова повисла долгая пауза. Было слышно, как громко тикают в зале ходики.

Конец ознакомительного фрагмента.