– Я и не беспокоился.

Не стал добавлять, что пребывание Фридмана в некоем подвале в целом для него новость. Про медаль «За освобождение Фридмана» шутка еще позже в голову пришла.

Форму Покровский надевал редко. По официальным оказиям раза два в месяц, еще пару раз по настроению, по внутренней какой-то подсказке. Сегодня увидел в шкафу (пока был в отпуске, Эвелина Октябриновна ее вычистила), решил нацепить. И прямо символически вышло, хуже не придумаешь.

Постовой во входной будке на Петровке был сосредоточен сверх обычного, и Покровский заподозрил что-то неладное. У клумбочки, которую уже который год грозились заменить монументальной пропагандой, столкнулся с тем из парткома, которого про себя давно называл вслед за Жуневым неприличным словом с добавлением «из парткома». Тот не заметил Покровского, чуть с ног не сбил.

И уже в вестибюле: портрет следователя Сережи Углова – в форме, в траурной рамке, и цветы.

Господи.

Сестра Саша смеялась над Покровским в Свердловске, когда он, разбив чашку, вздохнул «господи». Дескать, ты атеист, а все равно говоришь «господи». А ничего смешного, просто инерция языка.

Сережа погиб на ночном дежурстве, сегодня на рассвете. Вызов был на пьяную поножовщину, а одним из фигурантов оказался находящийся в розыске рецидивист Ципис. При появлении дежурной группы Ципис устроил стрельбу. Пять пуль в белый свет, одна Углову в сердце. Покровский очень тепло относился к Углову, как раз на дежурства любил вместе с ним попадать: спокойный, ответственный, всегда доброжелательный… Да что ж это такое!

Какие сразу лезут слова идиотские – «ответственный»…

Пошел в комнату отдыха, там воздух от табачного дыма сизый, все растерянные и возбужденные, женщины в слезах. Жена сейчас где-то, вдова… Жену Сережи он неплохо знал по майским и ноябрьским встречам на демонстрациях – смешливая, восторженная… Пацан у них… как же зовут его… тоже Сережа, вспомнил. А жена – Наташа.

Потом возился с делом, просматривал отчеты коллег. Злое существо человек… или это жизнь злая. Товарищ погиб, а человек живет… История маньяка захватывает, раздражает… Перечитывая медэкспертизу по Ширшиковой, совсем было забыл о погибшем товарище, а потом – по ходу изучения карты района – разом все вспомнил, большим пестрым комом. И про то, как разговорились однажды после службы в стекляшке в парке Эрмитаж, и Сережа рассказал, как его собака в детстве (в Сережином детстве, но и в своем, щенячьем) погибла под грузовиком, и про скотину Циписа, которому до вышки теперь устроят коллеги Покровского существование хуже, чем вышка, и еще сцены какие-то, как в кино без звука.

Шагают Сережа с женой на майской на демонстрации, маленький Сережа у большого на загривке.

Оторвался от бумаг без двух минут до совещания, пошел к Жуневу.

Жунев, Покровский, Настя Кох, Кравцов, Фридман, Гога Пирамидин. Только Семшов-Сенцов, как всегда, в разгонах.

Жунев достал – нет, не коньяк, бутылку теплой водки, шесть рюмочек с чеканкой.

– По пять капель надо, – сказал. – Давайте, не чокаясь.

Разлил грамм по двадцать, встали, выпили.

– Давайте, у кого какие новости… У меня одна есть, – Жунев глянул на часы, – но попозже. Фридман, расскажи про Калугу.

Выглядел Фридман побито, красный и взъерошенный, но к докладу приступил уверенно. Вытащил тонкую папочку из новенького «дипломата» (больше в нем ничего не было, заметил Покровский). Гиря, летавшая в Чапаевском, несла на себе личное клеймо опытного поверщика Игнатьева. Поверщик запомнил этот случай, поскольку проверял, то есть поверял гирю за неделю до дня Циолковского.