– Что такое? Не узнаешь?
– Право… не припомню…
– Неужели я в полгода превратился в другого человека?
Павел Петрович даже брови вздернул и сплеснул руками.
– Да это ты?
– Нет, брат, не я… – невольно вырвалась у меня глупая острота.
– Ну, извини, тебя совершенно не узнаешь!
– А вот тебя так сразу узнаешь. Все такой же.
– Да уверяю тебя, ты серьезно изменился, – настаивал Павел Петрович, нисколько не смущаясь, но уже начиная выговаривать буквы как следует.
Я поднял свой чемоданчик.
– Пойдем в вокзал, а то извозчики разъедутся.
– Да на что тебе эта сволочь?
– Ехать, разумеется.
Павел Петрович покачал головою.
– Ты меня положительно обижаешь, – тоном любезного упрека возразил он, – ведь я-то здесь не пешком!.. Я, видишь ли, приехал было за контролером, – он ко мне на винокуренный завод, – да черт с ним! Его что-то не видать… видимо, приедет с вечерним… Мой экипаж к твоим услугам!
– А я к твоим услугам.
Обмениваясь такими любезностями, мы вошли в вокзал. Павел Петрович опередил меня и на весь вокзал крикнул:
– Казак!
Из дверей тотчас выскочил молодой широкоплечий кучер, с плутовской смуглой физиономией, и подбежал к нам.
– Вещи в шарабан!
«Казак» схватил мой чемодан и выжидательно остановился.
– Тесно будет, Павел Петрович…
– Молчать! А то на голове повезешь… Марш!
«Казак» подло хихикнул и скрылся.
– Давай выпьем, – обратился ко мне Павел Петрович и, не дожидаясь моего согласия, повелительно (он все хотел делать повелительно) кивнул бабе, стоявшей за буфетом. Баба через несколько минут притащила нам графинчик водки и два бутерброда с сыром. Не успел я выпить одной рюмки, как Павел Петрович уже налил мне вторую.
– Нет, не пью больше. Не наливай, пожалуйста.
– Ну, знаем мы вашего брата…
– Право, не стану.
– Пустяки! В конце концов, все равно выпьешь… только мерзлым бараном прикидываешься.
– Никаким бараном я не прикидываюсь, – сказал я решительно, – и пить не стану.
– Станешь!
Я расхохотался.
– Это же глупо, наконец, Павел Петрович!
Павел Петрович глянул исподлобья и вздернул плечами.
– В таком случае не хочешь ли вин? Я мадеры спрошу… или английской горькой? – сказал он с фатоватой любезностью.
– Спасибо! Поедем.
– Ну, черт с тобой! – пробормотал он и подряд выпил две рюмки.
II
Через четверть часа мы уже ехали по дороге к именью Павла Петровича. Павел Петрович правил сам; «казак» сидел у нас в ногах и на коленях держал чемодан.
Я невольно отдался тому славному впечатлению, которое всегда охватывает, когда после города попадаешь в поля, и почти не слушал Павла Петровича, рассказывающего что-то невероятное про свою лошадь.
День – солнечный, но холодный, настоящий осенний – далеко открывал поля и пышные зеленя; полуголые, легкие леса казались особенно веселыми и красивыми, рдея на солнце последними золотистыми уборами. Шарабан быстро катил по упругим колеям дороги, которые блестели тусклым блеском, словно рельсы; свежий воздух плыл навстречу и как-то особенно приятно бодрил и оживлял.
Я загляделся и залюбовался…
Вдруг сильный толчок заставил меня привскочить и схватиться за край шарабана: Павел Петрович поднялся во весь рост и со всего размаха вытянул арапником по спине мужика, спавшего в телеге, которую мы объезжали. Наша лошадь рванулась, бросилась в сторону, и шарабан вприпрыжку понесся по канавам около дороги.
– Это за что? – крикнул я, хватая Павла Петровича за руку.
– За то-то!
– Как «за то-то»? С ума спятил?
– А он чего растянулся?
– Да тебе-то какое дело?
– Знаешь, какое!
Павел Петрович глянул на меня веселыми, дикими глазами, тряхнул головою и, чувствуя себя вполне «удальцом», бешено дернул вожжи. Лошадь задрала морду и понеслась еще быстрее.