Девушка присматривается и решает, что он не представляет серьезной угрозы.

– Скверная обезьяна, – говорит, успокаиваясь. – Воровать ногу.

Якоб сперва кивает и только потом спохватывается:

– Вы говорите по-голландски?

Она пожимает плечами: «Немного». Вслух говорит:

– Скверная обезьяна – сюда приходить?

– Да-да, косматый бес вон там. – Якоб показывает вверх. Рисуясь перед девушкой, подходит к груде ящиков. – Уильям Питт, отдай ногу! Дай сюда, я сказал!

Обезьяна откладывает ногу в сторону и, ухватив себя за желтовато-розовый пенис, дергает, будто безумный арфист за струны. При этом тварь скалится и хрипло хихикает.

Якоб опасается за скромность своей гостьи, но та лишь отворачивается, скрывая смех. От этого движения становится виден ожог, покрывающий почти всю левую половину лица. Темное неровное пятно бросается в глаза, особенно вблизи. «Как может девушка с таким уродством работать прислужницей куртизанки?» – удивляется Якоб и слишком поздно понимает, что она заметила, как он на нее уставился. Она сдвигает платок и нарочно поворачивается к Якобу щекой, словно говоря: «На, любуйся!»

– Я… – лепечет Якоб, сгорая от стыда. – Простите мою грубость, барышня…

Поняла ли она? Якоб на всякий случай склоняется в глубоком поклоне, распрямляясь на счет «пять».

Девушка поправляет платок и, не глядя на Якоба, что-то говорит по-японски нараспев, обращаясь к Уильяму Питту.

Воришка тискает ногу в объятиях, словно бездетная мать, прижимающая к груди куклу.

Якоб, стремясь реабилитироваться, подходит к башне из ящиков. Запрыгивает на ящик у подножия.

– Слушай, ты, блохастое ничтожество…

Щеку обжигает горячая струя, от которой пахнет ростбифом.

В попытке увернуться Якоб теряет равновесие…

…И с грохотом рушится вверх тормашками на земляной пол.

«Чтобы испытывать унижение, – думает Якоб, когда боль немного отступает, – нужно, чтобы сохранились хоть какие-то остатки гордости…»

Девушка прислонилась к импровизированному лежбищу Хандзабуро.

«…Но о какой гордости может идти речь, после того как меня обоссал Уильям Питт».

Незнакомка утирает глаза, вздрагивая от почти беззвучного смеха.

«Анна смеется так же, – думает Якоб. – Анна смеется точно так же».

– Простите! – Она глубоко вздыхает, губы чуть-чуть кривятся. – Простите мою… глупость?

– «Грубость». – Якоб подходит к ведру с водой. – Через «эр».

– «Грубость», – повторяет она. – Через «эр». Совсем нет смешно.

Якоб ополаскивает лицо, но чтобы отмыть от обезьяньей мочи свою вторую по качеству сорочку, ее сперва нужно снять, а об этом не может быть и речи.

– Хотите… – Она вытаскивает из кармашка в рукаве сложенный веер и, пристроив его на ящике сахара-сырца, извлекает следом листок бумаги. – Вытираться?

– Вы очень добры. – Якоб берет листок, утирает лоб и щеки.

– Поменяться с обезьяна, – предлагает девушка. – Какой-то вещь за нога.

Якоб не может не признать, что это здравая мысль.

– Зверюга обожает табак.

– Та-ба-ко? – Девушка решительно хлопает в ладоши. – У вас есть?

Якоб протягивает ей кожаный кисет с остатками яванского листового табака.

Она подцепляет кисет на швабру и поднимает вверх, к самому насесту Уильяма Питта.

Обезьяна тянется к приманке. Девушка отводит швабру в сторону, продолжая тихонько уговаривать…

…и наконец Уильям Питт, выпустив ногу из лап, хватает новую добычу.

Ампутированная конечность со стуком валится на землю, прямо к ногам девушки. Та, метнув победный взгляд на Якоба, отбрасывает швабру и поднимает жуткий приз будничным жестом, каким крестьянка подбирает репу на огороде. В кровавых ножнах из плоти торчит отпиленная кость, пальцы грязные. Сверху доносится дребезжание: Уильям Питт сбежал через окно и поскакал по крышам вдоль Длинной улицы.