На крохотном клочке земли толкутся больше сотни купцов, переводчиков, инспекторов, слуг, соглядатаев, лакеев, грузчиков и носильщиков с паланкинами. «Вот они какие, японцы», – думает Якоб. По цвету волос – от черных до седых – и по оттенкам кожи они в массе выглядят более однородно, чем голландцы, а одежда, обувь и прически, кажется, строго различаются по рангам. На балках строящегося пакгауза, как на насесте, устроились человек пятнадцать-двадцать полуголых плотников.

– Бездельники, хуже пьяных финнов, – бурчит себе под нос ван Клеф.

С крыши таможни за ними наблюдает обезьянка с розовым личиком и шерстью цвета сажи на снегу, одетая в курточку из парусины.

– Вижу, вы заметили Уильяма Питта.

– Простите, минеер?

– Да-да, премьер-министр короля Георга. Только на это имя откликается. Лет шесть-семь назад его купил какой-то матрос, но в день отплытия макака сбежала, а назавтра объявилась вновь, свободным гражданином Дэдзимы. Кстати, о макаках… – Ван Клеф указывает на человека с короткой косицей и впалыми щеками, вскрывающего ящики с сахаром. – Это Вейбо Герритсзон, один из наших работников.

Герритсзон складывает драгоценные гвозди в карман куртки. Взвешенные мешки с сахаром тащат дальше, мимо японца-инспектора и поразительно красивого юноши-иностранца лет семнадцати-восемнадцати: золотые, как у херувимчика, волосы, пухлые губы яванца и по-восточному раскосые глаза.

– Иво Ост, чей-то незаконнорожденный сынок с щедрой добавкой смешанной крови.

Мешки с сахаром заканчивают свой путь у стола на козлах, рядом с весами.

За взвешиванием наблюдают еще трое чиновников-японцев, переводчик и два европейца лет двадцати с небольшим.

– Слева, – показывает ван Клеф, – Петер Фишер, пруссак из Брауншвейга…

Фишер – загорелый до черноты, темноволосый, с залысинами.

– Он конторщик с образованием стряпчего… Хотя господин Ворстенбос говорил, вы тоже специалист высокого класса, так что у нас теперь специалистов в избытке. Рядом с ним – Кон Туми, ирландец из Корка.

У этого Туми словно вдавленный профиль и акулья улыбка; коротко стриженные волосы, грубая одежда из парусины.

– Не волнуйтесь, если новые имена забудутся; после отплытия «Шенандоа» у нас будет целая вечность, успеем со скуки выучить друг о друге все, что только можно.

– Неужели японцы не догадываются, что у нас не все из Голландии?

– Мы сказали, якобы у Туми зверский акцент, потому что он из Гронингена. Когда это компании хватало чистокровных голландцев? Тем более теперь. – Выделенное слово намекает на деликатную историю с заключением Даниэля Сниткера под стражу. – Обходимся тем, что есть. Туми у нас плотник, а в дни взвешивания – еще и за инспектора. Если за этими кули не смотреть в оба глаза, мешок сахара умыкнут, черти, оглянуться не успеешь. Да и стражники не лучше, а купцы – самое жулье: вчера один сукин сын подсунул каменюку в мешок, а потом будто бы «обнаружил» и нас же обвинил, стал требовать, чтобы скидку на тару понизили.

– Господин ван Клеф, мне приступать к исполнению своих обязанностей?

– Пусть сперва доктор Маринус вам кровь отворит, а как устроитесь, милости прошу на поле боя. Приемная Маринуса – в конце Длинной улицы, вот этой самой, там еще лавровое дерево растет. Не заблудитесь. На Дэдзиме еще никому не удавалось заблудиться, если только грогом не нагрузиться по самую ватерлинию.

– Ваше счастье, что я по пути подвернулся, – произносит сиплый голос десять шагов спустя. – На Дэдзиме заблудиться – что гусаку посрать. Ари Гроте меня зовут, а вы, стало быть, – он хлопает Якоба по плечу, – Якоб де Зут из славной Зеландии. Ух ты, лихо вас Сниткер по носу приложил, аж на сторону своротил, ага?