Встала и Гулльвейг, окутанная облаком прекрасных волос; иные асиньи поглядывали на них с завистью, кроме разве что Сиф, довольной собственными белокурыми косами до самых пят.

(Комментарий Хедина: Старый Хрофт почти ничего не рассказывал о прежней жизни в Асгарде, до Боргильдовой битвы и падения Древних Богов. До моих дней, дней юности Поколения, когда мы жадно вбирали самые разные знания, дошли лишь разрозненные обрывки сказаний. Там упоминалось, что Сиф впоследствии получила от гномов иные волосы, из чистого золота, но как это случилось – предания умалчивали. Во всяком случае, история с Гулльвейг становилась всё занимательнее. Неведомо откуда явившейся незнакомке, явно наделённой огромными силами – иначе она не пересекла бы огненный мост, – раскрывают двери в самое сердце крепости асов и приглашают на пир… воистину, то были куда более счастливые времена, когда гостю доверяли, и неложно.)

– Скучна жизнь, в которой нет красоты, – звонко ответила она. – Золото несёт её. Им украшают себя жёны и мужи, его берут с бою, в нём – доблесть воина. И это куда лучше, чем отрезанные головы или уши врагов, засушенные или сохранённые чарами. Разве не так, могучий О́дин?

– Нет нужды в споре с тобой, – сурово сказал Отец Дружин. – Однако вижу я, что подобная тебе может принести множество горя и зла. Люди и впрямь станут сражаться из‑за золота, убивая собственных братьев и предавая сестёр…

– Разве не делают они это уже сейчас? Разве не сражаются они в войнах? Разве не бьются сами боги с восточными великанами?

– Гримтурсены воинственны и жестоки, такими они сотворены изначально, и природу их не изменить, – возразил Старый Хрофт. – Они грозятся покорить весь мир, если их не остановить – весь Хьёрвард, весь Митгард превратятся в ледяные пустыни, где никто не сможет жить, кроме всё тех же великанов. Но о чём ты хочешь вести речь, Гулльвейг? Мы слышали тебя. Ты пришла с речью о красоте злата? Ты её произнесла. Теперь же удались туда, откуда пришла. То есть в Ванахейм. А с его хозяевами мы потолкуем о том, как подобная тебе смогла добраться до Асгарда.

Гулльвейг улыбнулась.

– Отчего страшится меня могучий О́дин? Неужто он считает людей столь слабыми и беспомощными, что мои слова одни направят их ко злу? И, если это так легко сделать, то не в изначальной ли природе их дело, подобно злым и испорченным гримтурсенам, желающим покрыть всё сущее любимыми сим народом льдами?

– Довольно! – вмешался вдруг Локи, оставив Сиф. – Довольно мы слушаем твои речи, Гулльвейг. Владыка Асгарда велел тебе убираться. Не заставляй нас забыть о законах гостеприимства.

– Негоже асу грозить гостье, – не отступила и не смутилась Гулльвейг.

– Я не ас, – дерзко ответил Локи. – Я из рода великанов, Лаувейей зовут мою мать, а жестокий Фарбаути мне приходится отцом. Поэтому не требуй от меня вежества асов, чародейка. И покинь этот зал, пока мы тебе это ещё дозволяем.

– Вы дозволяете? Может, храбрый бог огня, сын жестокого Фарбаути, осмелится вступить со мной в поединок?

– Сын жестокого Фарбаути сейчас вышвырнет тебя за порог, дерзкая! – загремел Локи.

Рыжебородый Тор сделал движение, будто собираясь помешать богу огня, но Старый Хрофт лишь покачал головой, и бог грома остался на месте.

Локи потянулся, пытаясь схватить гостью за плечо, однако пальцы его нашли лишь пустоту, Гулльвейг сдвинулась самую малость, однако сын Лаувейи огня не удержался на ногах и, к собственным позору и ярости, растянулся на полу.

– Колдовство! – громко вскричал горячий Вали, выхватывая меч. Гулльвейг стремительно повернулась к нему, меж рук колдуньи что‑то блеснуло – и тут в спину ей ударило копьё, брошенное рукой Улля. На пир он пришёл без всегдашнего и излюбленного своего оружия – лука со стрелами.