И, услышав, как он грубо говорит, хотя раньше проявил уменье слагать стихи, Кан-Макан понял, что бедуин его презирает и осмелел с ним, и тогда сказал ему ясно и ласково: «О начальник арабов, оставим мои молодые годы, и расскажи мне, почему ты идёшь ночью в пустыне и говоришь стихи. Ты сказал мне, что я буду служить тебе, кто же ты такой и что побудило тебя говорить так?» – «Слушай, молодец, – сказал бедуин, – я Саббах ибн Раммах ибн Химмам, и моё племя из арабов Сирии, и у меня есть двоюродная сестра по имени Неджма, – кто видел её, к тому приходило счастье. Мой отец умер, и воспитывался я у дяди, отца Неджмы, и когда я вырос и выросла дочь моего дяди, он отделил её от меня и меня отделил от неё, так как видел, что я беден и у меня мало денег. И я пошёл к вельможам арабов и начальникам племён и натравил их на него, и мой дядя устыдился и согласился отдать мне мою двоюродную сестру, но только поставил условие, чтобы я дал за неё в приданое пятьдесят голов коней, пятьдесят одногорбых верблюдов, гружённых пшеницей, столько же верблюдов, гружённых ячменём, десять рабов и десять невольниц. Он возложил на меня непосильное бремя и запросил слишком много в приданое. И вот я иду из Сирии в Ирак и уже двадцать дней не видал никого, кроме тебя. Я решил пойти в Багдад и посмотреть, как выйдут оттуда зажиточные и знатные купцы, и я выйду следом за ними, ограблю их имущество, убью их людей и угоню их верблюдов с тюками! А ты из каких людей будешь?»

«Твоя повесть подобна моей повести, – отвечал КапМакан, – но мой недуг опаснее твоего, так как моя двоюродная сестра – дочь царя и её родным недостаточно получить от меня то, о чем ты говорил, и ничто такое их не удовлетворит!» – «Ты, верно, слабоумный или помешанный от сильной любви! – воскликнул Саббах. – Как может дочь твоего дяди быть царевной, когда ты не похож на потомка царей и ты просто нищий». – «О начальник арабов, – сказал Кан-Макан, – не дивись этому! Что прошло, то прошло. А если хочешь знать, то я Кан-Макан, сын царя Дау-аль-Макана, внук царя Омара ибн ан-Нумана, владетеля Багдада и земли Хорасана. Время озлобилось на меня, и мой отец умер, и султаном стал царь Сасан, и я вышел из Багдада тайком, чтобы ни один человек меня не увидел. Вот я уже двадцать дней никого, кроме тебя, не видел. Твоя повесть подобна моей повести, и твоя работа подобна моей заботе».

И, услышав это, Саббах вскричал: «О, радость! Я достиг желаемого, и не нужно мне сегодня наживы, кроме тебя, так как ты из потомков царей, хоть вышел в виде нищего. Твои родные обязательно будут искать тебя, и когда они тебя найдут у кого-нибудь, то за большие деньги тебя выкупят. Живее! Поворачивай спину, молодец, и иди передо мной!» – «Не делай этого, о брат арабов, – сказал Кан-Макан, – мои родные не дадут, чтобы меня выкупить, ни серебра, ни золота, ни медного дирхема. Я – человек бедный, и нет со мной ни малого, ни многого. Брось же свои повадки и возьми меня в товарищи. Пойдём в землю иракскую и будем бродить по всем странам; может быть, мы достанем приданое и выкуп и насладимся поцелуями и объятиями наших двоюродных сестёр».

Услышав эти слова, бедуин Саббах разгневался, и усилились его высокомерие и ярость. «Горе тебе! – воскликнул он, – как смеешь ты ещё отвечать мне! О гнуснейшая из собак, поворачивай спину, а не то я тебя помучаю!» Но Кан-Макан улыбнулся и сказал: «Как это я повернусь к тебе спиной! Нет разве в тебе справедливости и не боишься ты поношения от бедуинов, если погонишь такого человека, как я, пленником, в позоре и унижении, не испытав его на поле, чтобы узнать, витязь он или трус».