Так она оказалась в этих безлюдных местах, где жизнь как будто остановилась давным-давно, и лишь благовест с колокольни старого монастыря святого Мартина, построенного еще во времена первых Плантагенетов, нарушал безмолвие холмов. Вокруг простирались пологие склоны Пеннинских гор, где среди известняковых россыпей произрастал хрупкий лиловый вереск, пригодный в пищу лишь овцам да диким оленям, а в низинах, перемежаясь с изумрудно-зелеными лужайками, черным зеркалом отблескивали болота, готовые поглотить неосторожного путника. Эти обширные топкие долины отрезали монастырь Сент-Мартин Ле-Гран от всего остального мира, и лишь немногие знали тропы в это лежащее в стороне от дорог место. Здесь Анна Невиль смогла наконец безраздельно отдаться своей тоске.

Сент-Мартин Ле-Гран был небольшой обителью – десяток стареющих монахинь да две послушницы из ближнего селения, исполняющие, по сути, обязанности служанок, ибо в бенедиктинские монастыри принимали людей, принадлежащих к дворянскому сословию. Не затронутый бурными событиями войны Алой и Белой Розы, монастырь был поистине тихой обителью, и жизнь его обитательниц протекала в покое и мире, в молитвах и постах, так что самыми большими несчастьями считались угнанные грабителями коровы или тихая кончина одной из сестер, а выдающимися событиями, о которых долго потом говорили, – редкие наезды настоятеля Болтонского аббатства, исповедовавшего сестер и служившего мессу.

И вот в монастыре появилась эта женщина с ребенком, привезенная самим братом короля, наместником Севера Англии Ричардом Глостером.

Несмотря на устав святого Бенедикта и требование соблюдать молчание, сестры не могли отказать себе в удовольствии посудачить о вновь прибывшей. Все они были уже в преклонном возрасте, самой молодой, сестре Агате, было за тридцать, но уединение и посты не лишили их любопытства. Таинственная протеже герцога Глостера вызывала жгучий интерес, более того – страх. Никогда еще сестрам монастыря не приходилось видеть такой душераздирающей скорби, такого безысходного отчаяния. Бледная, безучастная ко всему, даже к своему ребенку, Анна была словно слепая. Естественно, девочка потянулась к монахиням, которые наперебой старались угостить ее незатейливыми лакомствами из монастырской кладовой, расчесать волосы, рассказать сказку. От Кэтрин сестры узнали, что прежде она с матерью жила в замке в Пограничье, потом на них напали шотландцы, ее отец и маленький брат погибли, а их с матерью увез добрый герцог Ричард.

В обители леди Анна Майсгрейв жила на положении мирянки-постоялицы, хотя и носила одежду послушницы и почти не поднималась с колен у алтаря. Там она проводила большую часть своего времени. Лишь изредка ее навещал наместник Севера. В остальном же жизнь леди Анны в обители отличалась от монашеской лишь тем, что она имела отдельное помещение, а остальные сестры спали в общей спальне-дормитории. Ее дни проходили в посте и молитве, в ночных бдениях, спала она на грубых простынях и соломе, носила власяницу. Послушание, воздержание во всем, молчание. Если бы монахини не слышали, как она разговаривает с дочерью, то решили бы, что леди Анна – немая.

Сейчас, сидя у воды и подставляя лицо солнцу, Анна пыталась вспомнить то время. Она помнила только, что ночами подолгу не спала, и если не молилась о муже и сыне, то лежала, думая о своей жизни с Филипом Майсгрейвом, начиная с того дня, когда она, одетая мальчишкой, смеясь, вошла в покои епископа Йоркского и увидела внимательные синие глаза незнакомого рыцаря, до того момента, когда в последний раз прижалась к его холодным губам и тяжелая крышка гроба скрыла его навсегда. Анна часто плакала в темноте, а позднее ее стали посещать кошмары. Она кричала и металась на своем ложе, маленькая Кэтрин просыпалась и испуганно плакала. Прибегала мать Эвлалия. Ее келья находилась рядом, спала же она на удивление чутко.