Понимает ли он, какую бурю внутри меня этим заявлением поднял? Понимает?

Смутил, безусловно. И вместе с тем подарил надежду, которая поглотила все плохое и, словно исцеляющий эликсир, заполнила собой мелкие, но такие ноющие бреши в моей душе. Твержу себе, что не имеют его слова веса. Я принадлежу исключительно самой себе. Никому больше. Никогда. Я не признаю никаких вариантов и степеней зависимости. Но… С Чарушиным что-то слетает. Все установки и принципы пропадают.

Хочу ли я принадлежать ему?

«Спорим, будешь моей?», – вспоминая, каким он был в самом начале, невольно улыбаюсь.

«Ты моя… Моя… Моя…», – все интонации помню с жутковатой четкостью.

«Ты все еще моя, Дикарка…», – но именно это утверждение сокрушает сильнее всего.

Потому как свежее, яростное и какое-то бесконтрольное. Кажется, что Артем сам не хотел это говорить. Выплеснул для самого себя неожиданно. Резко ушел сразу же после этого заявления, будто сбежал… Пожалел, что выдал? Он ведь вкладывает в это притяжательное местоимение больше, чем физическое обладание? Больше, чем сам хотел бы?

Я ведь помню, каким был Артем Чарушин до всего этого ужаса. Если сравнить с нынешним – небо и земля. Есть вероятность, что сейчас Артем попросту не позволяет себе чувствовать? Из-за этого такой грубый? Намеренно?

Рискну ли я проверить эти домыслы? Смогу ли играть по его правилам?

Не просто самоотверженно вторить, подчиняться и угождать, а быть полноценным игроком в этой дико пугающей и сладко волнующей меня схватке. Ловить самые острые моменты и решительно их использовать, чтобы пробиться обратно в душу Чарушина.

Что, если ошибаюсь все же? Что, если не получится? Что, если ничего не осталось? Сгорю ведь. В этот раз точно не выжить мне.

Но поворота назад, похоже, больше нет. Я думаю о Чарушине все время, чем бы ни занималась. Я уже им живу.

Соня полностью ударилась в любовь. Честно говоря, я даже не знаю, выходит ли она на работу в свой бутик. Дома практически не появляется. Звонки все сумбурные, сообщения короткие. Благо голос счастливый. Но меня все равно разбирает какое-то неопределенное беспокойство.

– Ты была на парах сегодня? – спрашиваю в один из ее редких визитов.

– Нет, – отвечая, не оборачивается. Продолжает скидывать в сумку какие-то вещи. Спешит, ведь Сашка во дворе ждет. – Но Ленка мне все на почту сбросила. Позже разгребу.

– Я все понимаю, Сонь… Ты влюблена. Это прекрасно. Но, пожалуйста, не запускай все остальное. Жизнь не только на любви держится.

– Блин, Лиз! – восклицает сестра, то и дело сдувая падающие на лицо пряди волос. – Не надо говорить, что мне делать, хорошо? Мне мамы хватило! Больше никогда никого слушаться не собираюсь. Сама знаю, что главное и как лучше.

Наверное, сказывается мое общее эмоциональное состояние, но мне вдруг так обидно становится. На глаза слезы наворачиваются. Не пытаюсь до нее достучаться. Хотя должна, понимаю. Только у меня и без того силы на исходе. Поэтому я просто ухожу в свою комнату.

Едва захлопываю дверь, на меня вдруг накатывает жутчайшая тоска. В голову лезут страшные мысли. Благо погрузиться в них не удается. Сонька все-таки прибегает следом.

– Ладно, не обижайся, – шепчет, обнимая меня. – Просто я всегда так мечтала о том, чтобы меня полюбили… Ты ведь знаешь… И вот, когда это случилось, я подсела на эти чувства, как на наркотик.

– Нельзя так, – выдыхаю, понимая, что вряд ли сработает. Я ведь помню, какая это зависимость. Наверное, для нас, детей правил и наказаний, особенно. – Я за тебя боюсь.

Сонька фыркает и отстраняется, чтобы посмотреть мне в лицо.