У меня сердце едва бьется. Не чувствую ни ног, ни рук.

— Конечно, хочешь. По глазам вижу, — хмыкает и встает.

Разминает плечи, шею, делает глубокий вдох и грубым рывком за подмышки поднимает меня на ватные ноги.

— И дружеский совет, — его голос становится холодным и стальным. — Не стоит меня злить. А то точно отшлепаю.

Я в отчаянии крякаю, когда он перекидывает меня через плечо и шагает мимо отца, который прячет красное лицо в ладони и воет:

— Виа…

Я тяну к нему руку, открываю в сиплых и хриплых звуках рот, и получаю сильный шлепок по правой ягодице:

— Не дергайся!

2. Глава 2. Прошу... не надо...

Богар насвистывает себе под нос, и опять получаю небрежный шлепок, когда слабо вскидываюсь на его плече.

— Какая ты упрямая. Ничего, перевоспитаю.

Шагает мимо глухих панелей-дверей, за которыми скрываются такие же неуютные, как наша с отцом конура, квартирки.

Ныряет в проход, который ведет на лестницу, и подсветка на стенах, что разрисованы кривыми граффити, моргает, а потом тухнет. Ее никак не починят.

Воняет мочой и плесенью.

— Пусти…

Кряхчу я, а Богар недовольно цыкает:

— Тихо.

Глотку схватывает холодный спазм, и я безвольно повисаю на его плече, роняя слезы. Голова и руки болтаются.

— Да ладно тебе, — Богар поглаживает меня по бедру. — Ты с таким папашей бы точно попала на невольничий рынок. Возможно, тебе бы повезло и толкнули бы тебя на закрытом аукционе.

Отец меня проиграл чужаку и мерзавцу.

Какая я дура. Боялась бросить его и оставить одного. Вытягивала его пьянок, веря обещаниям, что он обязательно исправится. Исправится ради доченьки, ведь кроме меня у него никого нет.

Я его сокровище.

— Да, он так и сказал, — хмыкает, — что настоящее сокровище. И да, проиграл он много. Азартный и не знает меры. И я ведь пару раз ему поддался, и он могу уйти приличной для него суммой, но жадный. Вот и поставил тебя на кон.

Слышу писк и скрип панельной двери, которая отъезжает в сторону. Я вижу мокрый потрескавшийся асфальт, размытые плевки с кровью и чувствую гарь. Мы на улице.

Ветер ныряет под штанины пижамы, и я вздрагиваю.

— Есть, конечно, свое очарование в таких районах.

Ну да. В нагромождении жилищных блоков, узкие грязные улочки, гарь и гниль в воздухе, запах дешевой еды из сои и тины, бездомные, подозрительные личности в закоулках могут показаться очаровательными только тем, кто никогда не жил на нижних уровнях.

Я слышу тихий гул. Он выбивается из привычного мне мира.

— Оп, — говорит Богар, и я уже не на плече, а у него на руках, — красотка, да?

Я ни разу не видела таких левитромобилей на наших улицах. Матовый, черный, хищный и не видно ни дверей, ни стекол. Плавные, как песчаные волны, линии, мягкий белый свет под днищем, которое низко замерло над дырявым асфальтом.

И мягко гудят, видимо, антигравитационные генераторы, которые держат мобиль в воздухе.

— Девочки любят дорогие тачки, — Богар шагает к мобилю, — но я ее в прокат взял. Ты уж прости.

С круглыми глазами наблюдаю, как на матовом монолите проступают тонкие линии и бесшумно поднимается вверх, раскрывая черное кожаное нутро, по которому ползут лини света, приветствуя временного владельца.

— Ты и правда миленькая, — шепчет Богар, вглядываясь в мое лицо. — А еще твой папка сказал, что ты девственница. Это так? А то я ему на слово поверил.

Я вспыхиваю жгучим стыдом от его тихого вопроса. Его зрачки расширяются, и он обнажает зубы в улыбке.

— Значит, не солгал.

А затем он буквально меня швыряет в просторный салон мобиля на кожаное сидение, которое едва заметно пружинит подо мной.