Однако к музыке у меня своё отношение. Моя преподавательница по классу скрипки говорит, что нельзя засорять слух всякой чушью, потому что классическому музыканту, а в особенности скрипачу, очень важно чувствовать мелодию на тончайших вибрациях. Ну, признаться, в последнее время меня эти вибрации уже слегка задолбали. Я не отношусь к ярым почитателям классики, да и вообще сильно увлечённой инструментом себя не считаю. Когда-то дедушке очень нравилось, что я играю, вот я и играла. А сейчас под настроение. А вот попсу современную послушать могу, такую, где перепонки барабанные не выносит.

    Потом за танцорами становятся видны музыканты, от которых отделяется их солист и выходит в самый нос сцены-корабля.

- Смотри-смотри, Лерка! Это Мииикс! Влаааад! – Машка вопит с сотней остальных посетителей. А может и больше, чем сотней. – Пошли!

     Она сдёргивает меня за руку и тащит к сцене, но туда сейчас реально не пробиться.

- Блииин! – страдает Машка. – Я так хотела увидеть его ближе.

     Ей приходится громко кричать мне на ухо, потому что после тихого вступления на присутствующих обрушивается громкая, просто выносящая перепонки музыка. И я с удивлением для себя самой замечаю, что она не вызывает во мне отторжения. Наверное, несколько глотков джин-тоника уже подействовали, потому что вся эта атмосфера эйфории начинает пропитывать и меня. Музыка набирает ритм, но становится чуть проще, когда солист подносит микрофон ко рту и начинает петь. Даже не петь, в какой-то степени вести своеобразный диалог с публикой. Но уже с первых звуков я понимаю, о чём мне столько твердила Маша. Голос у этого парня и правда невероятный. Не хриплый, не низкий, но и не высокий. Какой-то странно вибрирующий и отдающий этими вибрациями за грудиной. Мне даже захотелось прикоснуться к грудной клетке, почувствовать, что там ничего не изменилось. Неужели это на меня так алкоголь подействовал? А родители пугали, говорили, это неприятно…

    Парень замолкает, когда начинается проигрыш, и поднимает руки вверх, немного отходит, пока по сцене расходятся танцоры и начинают вытворять нечто немыслимое. Поразительно. В музыкальной школе я видела репетиции хореографов, и это было нечто совсем иное. Мне кажется, я даже не дышу, когда сцену и зал заливает то красным, то зелёным светом. Шоу и правда невероятное.

    Танцоры вдруг бросаются вроссыпь, и на середину снова выходит солист. Он стоит по самому центру, широко расставив ноги и тихо читает речитативом, а потом песня взрывается его протяжным глубоким голосом. Кажется, что поёт не для публики, хотя она дышит им сейчас. Смотрит куда-то вверх, крепко сжимая микрофон.

    Толпа подаётся ещё ближе к сцене, увлекая и нас с Машкой, и в ярком луче света у меня получается рассмотреть его. Он очень высокий, крепкий, одет в чёрное, а на футболке красуется огроменный контурный белый фак. Лицо разрисовано чёрными полосами. Я замечаю необычную деталь его костюма – широкие кожаные браслеты, от каждого из которых свисает по несколько крупных звеньев цепи. Будто он только-только сорвал кандалы.

     Внезапно моё одурманенное джин-тоником и голосом солиста сознание возвращается в тело, потому что ногу пронзает острая боль. Ах ты ж! Больно как!

- Извини! – кричит на ухо какая-то девушка, которая почти вонзила мне в ступню свою шпильку.

     И это извини чисто формальное. Она даже не глянула на меня!

     Приподнимаю пострадавшую ногу, пытаясь ослабить давление в ней, и хватаюсь за Машку.

- Эй, ты чего? – она поворачивается как раз, когда номер на сцене заканчивается, а свет гаснет, продолжая лишь всполохами световых пушек поливать толпу.