Он не пай мальчик, но и не тупой мажорик, он дрянной и обнаглевший парень, самый настоящий отрицательный персонаж и сейчас, когда я знаю кто он, мне стоит держаться от него подальше, стоит промолчать и просто уйти, но я поворачиваюсь к нему лицом и замираю, поражённая наповал.

Клянусь, я не могу оторвать от него взгляд, погружаюсь в трясину старых и новых чувств, вот так просто я разрушаю все стены, которые строила в течение нескольких лет. Я видела его из далека, мельком, но я не успела заметить как он изменился.

Это словно он и не он вовсе. Раньше он выглядел иначе, он был подростком, источающим избыточную самоуверенность, в его взгляде мерцали озорство и дерзость, теперь он больше не тот наглый мальчишка, теперь он, не побоюсь его так назвать, самый настоящий мужчина, от него так и веет силой, властью, опасностью.

Повзрослел. Возмужал.

Яр стал ещё шире, скорее всего ходит в качалку и проводить там не малое количество времени, его шея стала огромной, как руки и грудь, он возвышается каменной глыбой, которая пугала своими габаритами и заставляет чувствовать себя крошечной даже несмотря на то, что сегодня я в туфлях на высокой шпильке.

Сейчас я снова почувствовала себя той маленькой, беззащитной девочкой рядом с ним, той, которую было легко обидеть и задеть одним лишь словом.

— Мы с тобой чужие люди. Я тебе никакая не сестра, — обрубаю я.

При этом стараюсь чтобы мой голос звучал как можно тверже, по крайней мере, я должна хотя бы выглядеть уверенно.

Яр очень привычно хмыкает. Казалось бы, я должна была забыть как он это делает, но я помню каждую мелочь, даже вот ту маленькую ямочку с боку от подбородка, которая появится, когда он так делает, либо когда он искренне смеется.

— Отнюдь, карамелька, отнюдь.

Когда с его губ слетает прозвище, которое он мне дал, меня словно молнией шарахает, прямо в грудь. Разбил и уничтожил наповал.

Карамелька... раньше это звучало теплее, сейчас же ощущается так, словно он выплюнул оскорбление и это отдалось болью в сердце.

Да как он посмел! В такой момент, произнести это слово, снова швырнуть меня в прошлое, заставить усомниться в своей возможности держать лицо.

— Не называй меня так, — отвечаю ему, сморщившись больше от боли, чем от неприязни.

Но даже после этого, я ничего не могу с собой поделать и продолжаю на него пялится, впитывать его, улавливать его протяжное, спокойное дыхание.

Бесов тоже меня осматривает, однако делает это более холодно, с долей некоторого презрения, но я не могла не подметить, что он зацепился взглядом за вырез на моей чёрной приталенной кофте. Он так же очень внимательно посмотрел мне в глаза, сначала в один, потом в другой.

Усмехнулся, а я поджала губы в ожидании его реакции на теперь уже здоровые на вид глаза.

— Мда, Савушкина, — цокнул он, показав ровный, белоснежный ряд зубов, — знаешь, раньше в тебе была изюминка, помнишь, как ты смущалась и стыдливо отводила глаза, ты цепляла своим взглядом, а теперь ее нет, ты стала как все эти телки. Очень жаль.

Мне нужна пауза, чтобы осознать, что он мне сказал и каким пренебрежительным тоном это сделал. Его слова ранят меня.

Иногда, я представляла нашу встречу, у меня была заготовлена целая речь по этому поводу, но теперь я стою как вкопанная и продолжаю впитывать в себя его образ, чтобы потом его вспоминать, когда останусь наедине со своими мыслями.

— Мне совсем не нужно твоё мнение, — все же отмираю и высказываюсь. — Ты не тот человек, к которому я бы прислушалась.

В горле пересыхает и я тяжело сглатываю. Я уже не говорю о том, что ощущаю давление в груди. Мне страшно, но в то же время я словно хлебанула адреналина, это чувство заводит и я готова чуть ли не накинуться на него.