— Мы проверим. Пока можете быть свободны, — кивает директор, и Беркович облегченно опускается на свое место.

Я ругаю себя, что не догадалась зайти в библиотеку до того, как лезть в кабинет. А после… после я вообще ни о чем не могла думать, потому что убегала в таком шоке и ужасе, что непонятно, как вообще умудрилась закрыть за собой дверь и не выронить по дороге ключ.

— Захар Громов.

— Ну.

— Встаньте, Громов.

Захар лениво встает и нагло улыбается директору. У него чуть выдаются вперед клыки, делая улыбку хищной и опасной. У меня от нее всегда мурашки, даже сейчас, когда я должна думать совсем о другом.

— Где вы были вчера вечером и почему так поздно вышли из колледжа?

— Это допрос? — растягивая гласные, интересуется он. — Мне позвонить папиному адвокату?

— Я просто спрашиваю, Захар, — сбавляет обороты директор. — Что вы делали вчера вечером в колледже, когда все занятия уже кончились?

— Имел интимную связь с девушкой, — ухмыляется Громов, и по залу проносится наполовину возмущенный, наполовину восхищенный гул. Он такой наглый, что это не может не впечатлять. — Имя называть не буду. Тайна личной жизни, сами понимаете.

— Это ты был в моем кабинете? — зло спрашивает директор, резко переходя на «ты». — Я ведь все равно узнаю, Захар!

— Значит, все же зовем адвоката? — иронично приподняв темную бровь, интересуется он.

Он весел, ему не страшно, в этот раз он действительно ничего не делал.

— Ладно, садитесь, — бормочет директор и снова смотрит в список. — Лия Истомина!

Я поднимаюсь на негнущихся ногах. Уши заложило, словно я нырнула на глубину, и ничего не слышно, только видно, как директор смешно шевелит губами.

Сглатываю, и звук появляется так резко, словно кто-то нажал кнопку.

— Почему вы молчите, Истомина? Я, кажется, задал вам вопрос!

— Я ничего не делала, — бормочу я еле слышно.

— Почему вы так поздно вышли из колледжа?

— Я… я…

Глаза наливаются слезами: я не умею врать. Но и сказать правду сейчас выше моих сил — это как собственными руками затянуть себе петлю на шее.

Директор хмурится. Директор, кажется, начинает что-то подозревать.

Все зал пялится на меня с нездоровым любопытством, а в сторону мамы я даже боюсь смотреть. Это конец. Это хуже смерти.

И во всем этом ужасе я вдруг замечаю взгляд Громова, который смотрит на меня с холодным интересом. У него красивые глаза, я это давно знаю. Зелено-карие омуты с длинными темными ресницами.

Ему любопытно. Он выглядит, как ученый в лаборатории, спокойно наблюдающий за мучениями мыши в лабиринте, из которого ей никогда не выбраться.

Я сглатываю, смотрю на директора и пытаюсь найти слова. Убедительные слова, которым поверят. Но в голове пусто и гулко. Там только страх.

— Понимаете, я… Вчера…

И тут меня внезапно перебивает Громов, который встает и лениво цедит своим высокомерным королевским тоном:

— Ну и кринж! Вы че, серьезно будете сейчас с каждым разводить эту хрень? Где был и что делал? Окей, так и быть, сэкономлю вам время. Это был я. Мне было скучно, и я отлично развлекся. Наличкой оплатить ущерб или вы карты принимаете?

Внимание всего зала мгновенно переходит на Громова, а про меня все тут же забывают. Но я все равно продолжаю стоять и чего-то ждать. Я все еще не верю, что спаслась. Пульс шарашит так, что дышать трудно.

— Я так и знал! — цедит директор, глядя на Громова с плохо скрываемой ненавистью. — Ко мне в приемную, прямо сейчас! И не надейтесь, что на этот раз вам все сойдет с рук так просто. Ваш отец в этом году дал мне очень конкретные указания. Вам ясно?

— В целом да, — он не выглядит ни испуганным, ни растерянным. А потом демонстративно зевает: — Ничего нового.