Это было непонятно. Чем я могла вызвать неприязнь абсолютно незнакомого человека? Но эта мысль проскользнула в моем сознании и тут же исчезла, сменяясь некоторым облегчением. Что бы этот мужчина ни делал здесь, он, в некотором смысле, мое спасение. Ведь при нем Рогачев точно не станет говорить о переписке.

Я кивнула незнакомцу, имитируя приветствие, и повернулась к столу. Поднять глаза и взглянуть в лицо доцента не хватило духа, поэтому я заговорила, уставившись в пол.

– Зачем… дожидаетесь?

– Я нашел для вас практику, Ника. Хорошую базу, где вы сможете подобрать материал для своей курсовой. Разумеется, если постараетесь.

Сколько лет этому паркету? Вытертые деревянные дощечки противно поскрипывали, когда я переминалась с ноги на ногу, а я рассматривала их так пристально, будто от этого зависела моя жизнь. Я не ослышалась? Он назвал меня Никой. Впервые в жизни назвал по имени кого-то из студентов. В свете того, что уже случилось, это показалось ужасающе фамильярным. Настолько, что все остальные слова я пропустила мимо ушей.

– Познакомьтесь, это Матвей Николаевич Ольшанский. Романова, вы слышите меня?

Я кивнула и повернулась к незнакомцу. Его взгляд потяжелел, а лицо, обращенное ко мне, приняло жесткое и явно недовольное выражение.

– Он сам вам все объяснит, – сообщил Рогачев. – Ника, я надеюсь на вашу сознательность, – его следующая фраза стала для меня последней каплей. – И помните, что я за вас поручился. Не подведите ни меня, ни себя.

С каждой минутой я понимала все меньше. Рогачев не собирался говорить со мной о письмах? Он мне предложил работу? Вот у этого… – я напряглась, вспоминая, как именно доцент представил мужчину, – Ольшанского?

А тому я не понравилась. Это было очевидно. Весь его облик: взгляд, выражение, лица, плотно сжатые губы, скрещенные на груди руки – говорил о том, что на моем месте он предпочел бы обнаружить кого-то другого. Такой холодный и неприветливый тип. Если он знакомый Рогачева, то и удивляться нечему: доцент тоже не особо располагал к общению. За исключением писем.

Мое собственное сознание как будто издевалось надо мной. Снова это воспоминание. Преподаватель ушел, оставив меня наедине с этим мужчиной, а я опять думала об ужасном открытии, которое случилось сегодня. О разбившихся вдребезги мечтах.

– Олег Евгеньевич уверил меня, что вы сможете помочь, – голос тоже был холодным. Ледяным. Я даже поежилась. И не подозревала раньше, что может стать зябко от одних только слов. Как будто я стояла на пронизывающем, колючем ветру, от которого некуда было укрыться. Что этот Ольшанский за человек такой? И зачем тратит на меня время, если уверен, что я ему не подхожу?

– А вы сомневаетесь? – разговор с потенциальным работодателем надо было начинать совсем не так.  Деловую этику нам тоже преподавали, да и опыт у меня был. Я умела произвести впечатление, когда хотела. А сейчас такого желания не было. Мужчина почему-то с самого начала вызвал раздражение. Совсем меня не знает, а уже сделал выводы, что я ни к чему не гожусь.

В ответ на мой вопрос Ольшанский приподнял бровь – мои слова оказались для него неожиданными и точно не понравились.

– Скорее да, чем нет. Я вообще привык во всем сомневаться. Предпочитаю ошибиться и понять, что человек оказался лучше, чем я думал, а не наоборот.

– Тяжело, наверно, жить, никому не доверяя.

Я снова отозвалась на его реплику быстрее, чем успела взвесить и оценить свои слова и их возможные последствия, нарушая все возможные правила этикета. Ни один нормальный работодатель не захочет нанимать такую дерзкую особу – зачем ему лишние проблемы? Сама копала себе яму, лишая возможности не только заработать, но и сдать экзамен. Но о возможной реакции Рогачева  думать не хотелось вообще. Поручился он за меня, значит? А кто ему давал на это право? Даже в письмах он всегда спрашивал разрешения для чего бы то ни было. Что же изменилось сейчас?