У меня в голове мысли и предположения, какую тайну хранит моя нежная малышка, одни хуже других. Насилие, выкидыш, убийство, трагедия… Что там могло случиться? И как давно?

Из-за тяжести в груди и дурного предчувствия опускаю голову и без намеков целую маленькое ушко: никаких сережек, хотя дырочки есть, чувствую их языком. Это получается непроизвольно, и я готов отстраниться, как только она скажет «стоп». Хочу успокоить, а не испугать, отвлечь, а не надавить, подарить минутное забытье.

Вера внезапно поворачивает голову и натыкается на мои губы. Я целую ее или она меня некогда разбираться. Мы слетаем с катушек, срываемся с петель, бежим за руку в пропасть.

Она настолько вкусная, что мне хватает нескольких толчков вперед, чтобы тихо зарычать от голода. Хочу ее. До трясучки и покалывания в кончиках пальцев.

Ее гибкий язык сталкивается с моими зубами, сплетается с моим языком, и проглаживает рот внутри с бешеной неистовой жаждой.

Когда руки непроизвольно тянуться к ее груди, я себя отрываю от нее с протяжным скулением и шарахаюсь к стене.

– Дальше уже критическая точка, булавка... – говорю тихо ей в спину.

Девушка кивает, спокойно прикрывает инструмент и сидит некоторое время, глядя в одну точку.

– Вера, я…

– Не нужно, Игорь, ничего не говори, – просит она. Я вижу, что ее мучают сомнения, и держусь из последних сил, чтобы не броситься ей в ноги и умолять признаться. Нет, она должна сама раскрыться-довериться. Иначе отношения невозможны.

Ныряю вспотевшей рукой в карман брюк.

– Я только отдать хотел, – и протягиваю ей на ладони булавку с небольшим серебристым сердечком, что усыпано мелкими прозрачными камушками.

Она смотрит на руку и тянется пальцами, скользит по контуру украшения и слегка касается моей кожи.

– Что это?

– Бабуля цепляла мне такие на одежду, когда я был малый и тощий, и говорила, что они оберегают от сглаза и всяких неприятностей. Я смеялся с ее наивности, но не снимал булавочки. Хотя как-то подрался, застежка сломалась, и игла мне под ребро вошла. Зато в тюрьму не сел за убийство, потому что отвлекся. – Ловлю невесомую улыбку девушки и продолжаю: – Пусть эта маленькая побрякушка охраняет тебя, когда меня не будет рядом.

– Не нужно… – Вера сильно волнуется, щеки алеют, губы сжаты, но указательный палец продолжают поглаживать сердечко. – Зачем?

Пожимаю плечом и подаюсь немного ближе. Вера слегка вздрагивает, а я невольно вспоминаю цветок у мамы на окне, который от резкого прикосновения складывает листья. Название не помню, но это и неважно. Вера боится мужчин – это очевидно, и если я узнаю, что кто-то в прошлом обидел ее, поднял руку или что-то хуже, я, клянусь, найду и убью ту суку. Просто возьму и задушу голыми руками. Потому что так не должно быть. Не должна хрупкая женщина бояться каждого шороха, дергаться от ласки и бояться близости.

Присаживаюсь рядом с ней на колено, чтобы казаться ниже. Ее пугает мой рост, ее пугает моя настырность, я хочу ослабить хватку и дать воздуха, но не могу – она нужна мне. Вера натягивается и прижимает ладони ко рту, как ребенок, который знает, что его будут сейчас бить.

– Вера, я научу тебя доверять и не бояться, – медленно расстегиваю булавку и прикладываю к воротнику ее светло-серой блузы. – Знаю, что это сложно. И не тороплю.

И попытка быть незаметной, одеваться только в тусклые цвета, никакого макияжа – самозащита. Осознаю это и хочется заорать, каким же я бы идиотом месяц назад! Я бы просто потерял ее, если бы не Саша. Да, брат в который раз оказался прав, мне пора уже привыкнуть и слушаться его беспрекословно.