Какого хрена я один должен париться?

– Извини.

– Не извиню.

– Как хочешь. А пришел я… не знаю, гулял, решил навестить дом, в котором вырос. Я и не знал, что встречу такой прием.

– Ты бы встретил другой прием, поведи себя по-другому, Влад. Сам виноват.

– Дьявол, какая ты злопамятная, – Вера меня раздражает даже больше, чем это мерзкое пойло, которым пришлось давиться. – С таким характером, как у тебя, думаю, мы не сработаемся.

– Так уволь меня, я готова, Влад. Ты ведь знаешь, что я не горю желанием идти завтра к тебе, и прислуживать. Мне неуютно с тобой, я тебя… боюсь. Хочешь, я напишу расписку, и буду возвращать тебе деньги частями? Буду переводить их тебе на карту, могу с процентами возвращать, и мы больше не увидимся.

Вера хочет этого. В глазах надежда, она и не скрывает, что видеть меня не желает. Говорит все как есть – то, о чем думает, и предложение ее разумно. Вот только нахер мне эти деньги? И нахер мне сама Вера, которая будет сидеть за дверью пять дней в неделю?

Я ее не выношу с самого раннего детства.

Я хочу Веру. Мечтаю сжать так сильно, как только возможно, почувствовать ее голую под собой, и вбиваться в нее членом осатанело, пока не отпустит.

Не могу прикоснуться к ней – кожа ядовита, кажется, ожог будет, если дотронусь.

Вера убила мою сестру, разрушила семью, и до сих пор плетет свою паутину.

Сука.

– Завтра в восемь, не опаздывай. Решений я не меняю, – заставил себя допить эту мерзость, которую Вера называет кофе, криво улыбнулся, и вышел из этой кухни.

И из этого дома, бывшего когда-то родным.

Может, притвориться, что я заболела, и не выходить на работу? Хотя, нет, Влад просечет это, ведь маму не навестить я не смогу.

Вычислит, и снова явится, чтобы… чтобы что? Нагрубить, а затем криво извиняться, будто заставляя выдавливать из себя неприятные слова?

Нет уж, придется идти завтра в этот чертов офис на чертову работу к чертову Владу.

Спать я легла уверенная, что не смогу заснуть, но я, как всегда, ошиблась, и отключилась, едва голова моя коснулась подушки. И снилась мне Вероника.

Она всегда приходит, когда мне плохо. Чтобы утешить, или чтобы добить.

– Ника! Ну пойдем, а? Там, говорят, привидения. Пойдем, пожалуйста!

Я прыгала рядом с подругой, которая казалась мне взрослой – почти подростком. Веронике восемь, она одета в куртку небесного цвета – чистую, без дырок, без масляных пятен. На губах розовый блеск, и она улыбается этими своими ягодными губами, глядя на меня сверху-вниз – недосягаемая для шестилетней девочки, которая считает ее богиней.

– И кто так говорит?

– Как?

– Что там привидения.

– Мальчишки сказали, что там женщина в белом, – зашептала я. – Эта конюшня – она каким-то богатеям принадлежала, и хозяйка в ней угорела. Если увидим ее – заберет с собой. Пошли посмотрим!

– Зачем, Вера? – рассмеялась Ника, и протянула мне конфету. – Глупости это все: привидения, женщины в белом. Детские страшилки. Но если правда, то не стоит нам туда ходить, или ты хочешь, чтобы этот призрак тебя забрал?

Я хотела. Не всегда, но иногда очень хотела. Раньше мама улыбалась по-доброму, она смеялась вместе со мной, но, когда мы сели в поезд, увозящий нас из Владивостока, она перестала радоваться.

Сначала она грустила, а затем снова начала улыбаться, только неприятно. Зло как-то. И все эти люди, которых мама водила к нам – они страшные, и от них плохо пахнет. И есть всегда нечего, лишь вонючая сухая рыба бывает, которую приносят мамины друзья.

– Так любопытно же. Ну давай сходим, Ник, – потянула старшую подругу за руку по направлению к старой конюшне – огромной, стоящей на пустыре у развалин дома. – И с тобой не страшно. Чего нам бояться?