Нельзя ее одну отправлять в чужую страну! Нельзя! Сиделки, врачи – это хорошо, но кто-то из близких должен быть рядом. А значит… значит то «до завтра», которым попрощался со мной Влад настало, и мне снова придется идти к нему.

И унижаться, черт бы его побрал!

И снова бизнес-центр, из которого я почти в слезах выбежала в прошлый раз, снова пост охраны, турникет, и лифт.

И Лариса, волком глядящая на меня.

– Я к Владу… к Владиславу. Он в офисе?

– Обождите, – она указала на диван, поморщилась, будто я – самое неприятное, что она в своей жизни видела. – И не смейте снова бежать за мной, и врываться в кабинет директора! Иначе я вызову охрану, и вас больше не пропустят.

Боюсь-боюсь. Просто дрожу от ужаса, страшнее угрозы я не слышала, угу.

– Я подожду. Не волнуйтесь, за вами не побегу.

Лариса смерила меня подозрительным взглядом, и скрылась в коридоре. А я сижу на обитом красной кожей диване, прислушиваясь к шуму – здесь уже не так пусто, как позавчера, но людей все-равно мало для целого этажа, который Влад арендовал.

Интересно, а он действительно просто богатый сынок, который нашел новую игрушку-бизнес, или он сечет во всем этом?

– Вас ожидают, – Лариса сказала это, смешно поджав губы. – Поторопитесь.

– Бегу-бегу!

Ей Богу, смешно. К чему лишний пафос, а эта фифа вся им пропитана, вся из дутого чувства собственного достоинства состоит – нарочитого и наигранного, и от того она смешна и нелепа.

Но весь смех улетучивается, едва я увидела его – Влада. Снова окно, в которое он смотрит, стоя спиной ко мне.

Отношение свое показывает?

– Привет, – села в кресло для посетителей, а он даже не шелохнулся, будто меня здесь нет.

– Скажи, здесь хоть что-то в лучшую сторону изменилось? Или одна деградация и упадок?

– Аттракционы новые привезли, и сквер пионеров в порядок привели, – ответила, вспомнив улучшения, о которых все газеты не один год писали, как о событиях вселенского масштаба. – Шиномонтажка еще сгорела, дымило неделю. У нас не так плохо, Влад.

– А ты многое видела? Путешествовала? Ты хоть в столице была, чтобы судить?

– Так то столица, не сравнивай.

– Вера-Вера, – протянул, и, наконец, обернулся ко мне. Губы – легкий намек на улыбку, а глаза – убийцы. Наверное, именно так они и смотрят – убийцы, о которых я читала. Те, которые в темных переулках жертв выжидают.

Глаза-убийцы, глаза-дуло пистолета, глаза-острый нож, вспоровший меня до самого нутра, иначе почему так больно и неуютно?

– Не смотри так!

– Как?

– Так, – просипела. – Я по поводу мамы пришла… Влад, я должна полететь с ней. Неужели это настолько дорого, что ты не хочешь… что ты не можешь оплатить и мой перелет? Мне не нужна гостиницы, я могу в госпитале жить, вместе с мамой, или там подработку найду, русскоязычных в Израиле, я слышала, много. Пожалуйста…

– Нет, – резко перебил он. – Мать летит с врачами и с двумя сиделками, она в надежных руках. Ты останешься здесь.

– Но почему? – заорала я в непонимании. – Почему? Влад, ты же сам сказал мне вчера, что… что она не выдержит, что все это бесполезно, и шансов нет. Я должна быть с ней, если все кончено, понимаешь ты, черт тебя возьми, или нет?

– Остынь, Вера. Я ненавижу бессмысленные истерики. Ты остаешься здесь, мать улетает. Или же вы обе остаетесь здесь, и ты можешь своими глазами увидеть, как она умирает – меня устроят оба варианта.

Не изменился.

Я дурой была, что допустила мысль, что Влад другим стал. Вернее, не так, он стал другим – еще более злым подонком, наслаждающимся моими отчаяньем и непониманием.

– Но почему? – прошептала, снова опускаясь в кресло, из которого вскочила. – Я не понимаю.