Уже когда выезжали на ведущую к дому аллею, Корда спросил:

– Что ты собираешься делать?

– Я? – Белта скривился. – Ползать на коленях перед Лотарем, пытаясь остановить войну. Только удержав ее, можно удержать… все остальное. Я плохой революционер, Стан, я знаю, но я могу еще стать хорошим сыном.

– А если не удастся?

– Вернусь домой, – сказал Стефан.

– Ты мог бы… – начал Корда.

– Не мог бы. И не стану.

Уезжал он первым; даже Корда проведет еще в Белта несколько дней, прежде чем скакать к границе. Когда он прощался с домашними, Юлия стояла чуть в стороне. Стефан подошел поцеловать ей руку, и она торопливо выпростала из кармана юбки образок Матери.

– Наденьте его и носите. Это не эликсир, но поможет…

Стефан взял образок, мимолетно коснувшись ее холодных пальцев. Спиной он ощущал – так же ясно, как это касание, – настойчивый взгляд отца.

Он обернулся. Старый Белта смотрел прямо на него. Подагра у отца совсем разыгралась, и стоял он опираясь на палку.

– Как же мне не хочется вас оставлять, – искренне сказал Стефан. Старый князь неловко шагнул ему навстречу, притянул к себе одной рукой.

– Ты вернешься, – сказал он сухо и яростно. – Вернешься. Скоро.

– Только, ради Матери, дождитесь от меня вестей…

Выспаться Стефан опять не успел и на окружающее смотрел тупо, будто через туман. Это было хорошо: когда чувства притуплены, боль меньше ощущается, а уезжать из княжества – возвращаться в Остланд – было больно. Он то дремал в карете, то просыпался и жадно смотрел в окно, пытаясь наглядеться напоследок, и в голове стучали слова той песни Бойко:

Вечер настал быстрей, чем Стефан ожидал. Они с кучером поужинали в придорожной таверне и снова двинулись в путь. Кучер будто понимал его желание поскорее разрубить нить, связывающую с домом.

Равномерное покачивание темноты за окнами в конце концов усыпило Стефана, и из забытья он вылетел, только когда карета резко встала, и едва не спросил: «Приехали?»

Лишь через несколько секунд он понял, что остановились они в глубоком лесу. Колесо слетело? Но толчка он не почувствовал…

Стефан сжал рукоять сабли и, резко открыв дверцу, выпрыгнул из кареты.

Их было трое. Три фигуры в длинных балахонах застыли на дороге, преграждая путь. Кучер, впрочем, уже никуда не торопился – сидел, свесив голову на грудь, будто так, посреди дороги, вдруг задремал.

– Зачем вы убили моего кучера? – только и хватило его сказать.

– Не убили, – сказала одна из фигур знакомым голосом. Стефан выдохнул.

– Пан Стацинский… Что, рана уже зажила?

Фигуры на дороге были странно неподвижны и в этой неподвижности неумолимы. Будто мертвецы, вставшие из гроба, чтоб перегородить путь убийце.

– Благодарю за беспокойство, – сказал один из них голосом Стацинского. – Рана вполне зажила.

– Генерал Вуйнович очень за вас переживал. – Стефан глядел поверх их голов и видел только пустую дорогу и ночь за ней. – Пошлите ему хотя бы письмо, у старика больное сердце…

– Это он? – спросил тот, что стоял справа, повыше и потолще двух других.

– Он, – подтвердил юнец.

– И что же вам теперь от меня нужно, пан Стацинский? Вам и вашим… друзьям?

Хотя он знал уже, что им нужно. Войцеховский писал в том письме – анджеевцы не могут начать охоту, не убедившись, за тем ли охотятся.

Что ж, теперь убедились. И дернул же его бес полезть в ту дуэль…

– Мы из ордена Святого Анджея. Мы пришли подарить вам покой и свободу.

Сабля легко выскользнула из ножен, удобно легла в руку.