Всё это было для меня глубоким выдохом: то, что я ощущаю «сломанностью», вовсе не предопределяет всю дальнейшую жизнь.

Будет здорово, если и мои истории принесут кому-нибудь выдох и облегчение. Это бы означало, что у меня получилось передать эстафету дальше.

Когда-то давно, ещё на первом или втором курсе факультета психологии, мне не давала покоя идея, что психолог тогда считается хорошим, когда у него много часов терапии за плечами. К тому моменту я пока ни разу не бывала на личных консультациях и поэтому только очень приблизительно представляла себе, как вообще происходит для клиента этот процесс. Какой запрос нужно придумывать для работы, что именно психологу нужно говорить.

Некоторые наши преподаватели были практиками и готовы были давать нам такой опыт – то есть играть роли наших терапевтов. Мне показалось, что это отличная возможность, так что я быстренько записалась и в назначенное время пришла.

Не было чего-то определённого, что бы меня беспокоило и что можно было бы взять точечной мишенью для работы. Но общий фон моего состояния был каким-то болезненным, неспокойным и неприятным. Я не могла бы назвать, с чем именно это связано – оно как будто бы маячило постоянной тихой музыкой к сюжету кино, как будто бы продолжалось всю мою жизнь. Это фоновое состояние я и обозначила в качестве проблемы.

Психолог работала со мной в гештальт-подходе4. Раз за разом она задавала вопросы, связанные с прошлым и, чаще, с настоящим; я рассказывала всё это, а затем она просила назвать, какую эмоцию это вызывает во мне. «Что ты сейчас чувствуешь? А вот об этом, что ты чувствуешь?».

Не знаю, хорошо ли видно вам через буквы, как от одного только воспоминания об этом вопросе у меня дёргается правое нижнее веко до сих пор. Шучу я, шучу. Одна-а-ако. Боже, это была какая-то бесконечная долбанная пытка в том моменте!

Сейчас-то Алисонька – кот учёный, калач тёртый – может сама о важности эмоций с потребностями рассказать, хоть ночью разбуди. За годы я написала и дипломную, и диссертацию по эмоциональному интеллекту, пропахала личным опытом бесконечное множество «телески», арта, процессуалки и Юнг знает чего ещё. Могу назвать эмоцию, которую испытываю в моменте, обозначить, с чем именно она связана, определить её образ или место в теле, где она ощущается сильнее всего. Могу прожить эмоцию как минимум десятью разными способами, чтобы она не застаивалась в психике тухлым болотцем.

В свои же 18 или 19 лет я была только «головой на ножках» и никогда прежде не обращала внимания на то, что вообще могу чувствовать что-нибудь конкретное. Что оно, простите, ещё как-то называется к тому же! И тем более не задумывалась, что эмоции могут быть для чего-то полезны; а психолог почему-то не посчитала нужным хоть что-нибудь объяснить и только раз за разом как заклинание повторяла один и тот же вопрос.

Такая была растерянность каждый раз, то самое «бжжжж» в голове, как «белый шум». Чаще всего я честно отвечала «не знаю» или «ничего», но иногда могла сказать, что чувствую что-то похожее на боль. Это была отдельная проблема, потому что в таком случае психолог возражала, что боль – это не эмоция, может быть я чувствую обиду, грусть, злость?

Но нет, я могла только сказать в лучшем случае, что чувствую боль. Кроме того, я никак не могла назвать, с чем именно связано это ощущение и где именно в теле оно живёт. Мне казалось, что это происходит всегда и живёт везде. Что я чувствую это целиком собой.