продолжал Александр Сергеевич, и в голосе его я чувствовал насмешку.
Мне хотелось провалиться сквозь пол, обратиться в невидимую глазу пылинку. Критика ребят в нашем кружке никогда не заставляла меня почувствовать, что пишу я совсем не то, что надо. Но одна только интонация голоса великого поэта заставила меня ужаснуться.
– А дальше? – грозно спросил Пушкин.
Я краснел и упорно молчал, как первоклассник.
– Дальше пусть будет так, – подсказал Лермонтов недописанные строки:
– Это как раз будет в манере автора, – с хитрой улыбкой добавил он.
– Вот что, молодой человек, – сказал Лев Николаевич Толстой, – способности у вас есть, и ежели вы взялись за перо – пишите, но пишите веселее. А ваше настроение под стать героям Федора Михайловича, – он кивнул в сторону Достоевского, – помните, что вы – строители новой жизни.
Мне стало легче дышать, я облизнул засохшие губы и хотел сказать, что стихи эти совсем не отражают моих ощущений, это все выдуманное, я очень люблю жизнь… Но я ничего не сказал, потому что проснулся.
Брезжил рассвет. Я сидел в кресле Агриппины Федоровны.
Раскрытая тетрадь с недописанными стихами лежала на столе, а на стенах в массивных рамах висели портреты классиков. Они смотрели строго и пристально. Я схватил карандаш и записал те две строки, которые во сне подсказал мне Лермонтов.
И вот уже несколько дней я хожу под впечатлением этого сна, живые образы любимых писателей несказанно смутили мой покой, а слова Льва Николаевича Толстого я воспринимаю как пророчество…
Стася с сожалением оторвалась от дневника. Уже дочитывая рассказ, она мечтала оставить его себе на память. Она быстро написала Вере записку: «Верочка, подари, пожалуйста, мне этот рассказ. Стася». Но записку она не успела отослать адресату, потому что Агриппина Федоровна встала, взглянула на ручные часы и предупредила, что до конца урока осталось три минуты.
Стася испугалась. Перед ней лежала тетрадь, в которой было аккуратно выведено: «Классное сочинение. Природа в лирике Пушкина». И больше ничего.
К столу, как и всегда, первой подошла Вера Сверчкова и уверенно положила розовую тетрадь. Трудно было поверить, что в этой опрятной тетради написано уже три классных сочинения. Она казалась совсем новенькой.
Вера будто невзначай оглядела класс. Десятки девушек видели, что она первая положила сочинение. Удовлетворенно отметив это про себя, она ревниво посмотрела на новенькую. Та, склонившись над партой, еще писала.
Чуть заметная улыбка пробежала по губам Веры, и она отошла от стола.
– Разрешите, Агриппина Федоровна, выйти, – сказала Вера.
Фадеева утвердительно кивнула. Вера вышла, остановилась у дверей и в щелку стала наблюдать за классом. Ей хотелось знать, когда сдаст свое сочинение Стрелова. Это непонятно волновало ее. В классе никто не мог соревноваться с Верой, особенно по литературе. Все считали Веру Сверчкову кандидатом на получение золотой медали по окончании школы. Но со вчерашнего дня в 8-й «Б» пришла новенькая. И Вера насторожилась. О причинах появления Стреловой в середине учебного года никто ничего не знал. Не знали также ее способностей. Но Вера помнила выступление Стреловой во Дворце пионеров на литературном кружке и не могла отрешиться от беспокойства, что новенькая по литературе будет учиться лучше ее. Так в тревоге она и прожила несколько дней, пока Агриппина Федоровна проверяла сочинения.
Наконец перед уроком литературы Сашка Макарова ветром влетела в класс и объявила, что Агриппина Федоровна идет с тетрадями. Следом за ней своей удивительно легкой походкой вошла Фадеева. Чуть улыбаясь, точно радуясь чему-то в душе, она ответила на приветствие учениц, положила на стол стопу тетрадей и внимательно осмотрела лица одноклассниц, в напряженном ожидании устремленные на нее.