Если ты из снисходительного человеколюбия не тяготишься оказывать милость моему смирению, то разве я позволю себе отказаться от оправдания хотя бы словом пред твоей доброй душой? О, сострадательное твое расположение! О, сердце (207) милостивое; о, душа снисходительная! Для меня ты, господин, подобен вечно текущему источнику, угашающему мою жажду, чувственную и умную, или скорее – саду, полному различных прекрасных плодов, которыми я могу наслаждаться по выбору. И в самом деле, ничто из существующего не может заменить верного друга. А я осмеливаюсь называть тебя отцом, ибо ты с давних пор и доныне являешь мне признаки чадолюбия. Только удивляться следует тому, что ни время, ни степень печали, ни искушающие события, ни отнятие имущества по злобе, ни что другое, ни великое ни малое, не ослабило полноты твоей доброты. Тогда как родители, как мы видим, не всегда сохраняют естественное чувство любви и оно у них иногда ослабевает или по какой-либо случайности уступает место даже ненависти, – в твоем благородстве и богопочитании[540] ничего подобного нет. Ты всегда один и тот же и не изменяешься[541], ибо усвоил себе любовь к Богу неизменяемому и всегда равному Себе.

Такая тебе подобает слава, человече Божий. Но я боюсь, как бы обилие твоей благости не обратилось мне в осуждение. Ибо что могу я, нищий, воздать за нее, кроме своей отвергнутой молитвы? Итак, молю благого моего Бога сотворить посещение (επισκοπήν) тебе, вместо моего смирения, к совершенному спасению, особенно от безумствующей христоборной ереси.

Хотя я и не получаю писем от твоей честности, госпожа, однако не прекращу посылать тебе, как моей духовной матери, всякий раз, когда окажется верный письмоносец[543]. И как мне не называть так тебя, страдающую за Христа, оторванную от главы, изгнанную из дома, из города, [отлученную] от родственников, друзей, сосланную в какие-то дальние места?! Я уже не говорю о славных, совершенных в давнее время, прочих твоих благодеяниях, (208) наконец, об оказанных и еще оказываемых мне, грешнику. Это свойственно женщине благороднейшей по духу, свойственно душе, мученически настроенной, сердцу, всею силою ищущему Бога. Да услышат кротции и возвеселятся (Пс. 33:3), что женщина из сенаторского сословия (συγκλυτικη) приняла венец за исповедание Христа. Пусть слышит Восток и Запад, что ныне вновь взошел золотой род блаженных жен, к которым принадлежат Фекла и Феврония[544]. Ибо что же? Хотя ты и не заклана, однако перенесла страдание с таким же расположением и в такой же обстановке [как и они]. Блаженна ты среди женщин! Треблаженна среди матерей! Куда прочим матерям [до тебя], куда принадлежащим к высшим достоинствам! Ты – единственная из всех и торжествуешь над всеми. Ты нанесла диаволу смертельную рану.

Но так как достоин ублажения не тот, кто только взялся за доброе дело, а кто хорошо начатое довел до конца, молю тебя, владычица моя почтенная, укрепи свой дух к концу подвигов, чтобы своей жизнью оставить последующим поколениям образец славного жития. Прошу и напоминаю тебе о том, чтобы ты дорожила своим телесным здоровьем. Ведь я знаю твою безудержную ревность [к подвигам]. Пользуйся укрепляющими средствами, утешай себя. Подвиг [монашеского] отречения от всех уже немал.

Это вкратце [я сказал] тебе, матери. А что нам сказать госпоже [твоей] дочери, сопутствующей тебе в добродетели? От доброго корня произрос добрый плод. Не печалься, что разлучена с супругом, ибо если бы он был здесь, ты не была бы в нынешнем состоянии. Ты с матерью, и притом мученицей; с отцом, но сверх того – с Вышним и Бессмертным, уже не как во плоти, но выше плоти. Поддерживай, прошу, родившую тебя мученицу. Раздели с ней подвиг изгнания, как ты и делаешь. Служи исповеднице Христовой. Для доброй славы и спасения достаточно тебе [чистой] совести и участия в чужих подвигах. Это [я говорю] из духовной любви, из угнетающей меня заботы, ибо, как уже сказано, мы знаем, что ты по своей мудрости делаешь всё, что требуется разумом.