Из имения, каким владел брат, иное поглотила разверзшаяся земля, когда и сам он покрыт был развалинами Никеи, а иное демон предал расхищению руками негодных людей; 175. только сам, заваленный обломками, избежал он смерти, потому что небесный Бог простер руку Свою над домом, в котором он находился. О Кесарий мой – досточтимое имя! Как утренняя звезда блистал ты тогда при дворе царском, занимая первое место по мудрости и кроткому нраву, 180. имея у себя многих сильных друзей и товарищей; для многих изобретал ты врачевства от тяжких телесных недугов; многих своими благодеяниями избавлял от нищеты; но теперь ты умер и насытил многих псов, которые отовсюду обступили меня и лают, а из родных никто не подает мне помощи. 185. Немногие меня любят, и те любят, как враги; уважают, пока еще ничего не получили, а получив, ненавидят. Так с высокого развесистого дуба, порываемого усилиями ветра, и здесь и там, отовсюду вокруг похищаются ветви; так с обширного виноградника, у которого разрушена ограда, 190. мимоходящие путники без милосердия собирают гроздья, и в единочку пасущийся в лесах вепрь наносит ему вред зубами. А мне – многослезный труд; нет сил в моей руке ни насытить, ни отогнать всех.

С тех пор, как и первый раз, отрешившись от житейского, 195. предал я душу светлым небесным помыслам, и высокий ум, восхитив меня отсюда, поставил далеко от плоти, скрыл в потаенных местах небесной скинии, осиял мои взоры светом Троицы, светозарнее Которой ничего не представляла мне мысль, Троицы, 200. Которая с превознесенного престола изливает на всех общее и неизреченное сияние, Которая есть начало всего, что отделено от вышнего временем, – с тех, говорю, пор я умер для мира, а мир умер для меня. Я дышащий мертвец; мое могущество – кончившаяся греза; моя жизнь в ином мире; я воздыхаю под дебелой плотью, 205. которую мудрые прекрасно называют мраком ума. Отрешившись от здешней жизни, от омрачающего зрения, от всего, что, пресмыкаясь по земле, блуждает и вводит в заблуждение, желаю чище приникнуть [100] в постоянное, чтобы не в смеси (как обыкновенно доселе) с неясными образами, 210. которыми зрение даже самого острого ума вводится в обман, но чистыми очами видеть самую истину. Впрочем, сие возможно впоследствии; а здешнее – ничего не стоящий дым или прах для того, кто эту жизнь обменял на жизнь великую, жизнь земную – на жизнь превыспреннюю, жизнь скоропреходящую – на жизнь постоянную.

215. За сие-то и напали на меня все, не хотят отойти от меня, спеша, как на готовую добычу. Увы, увы, мой Кесарий! И ты – горсть праха, ты, который отражал от меня все беспокойства, давал мне возможность избегать всякого бремени, почитал брата, как не почитал никто другой, 220. уважал меня, как иной уважает любимого отца!

Но я не столько сетую о потере имущества, которое желал сделать общим достоянием нуждающихся, потому что и сам я здесь пришелец и скиталец и все предоставляю руке Всевышнего – подательнице благ; 225. не столько сетую об обиде, ненавистной всякому смертному, хотя она и кроткого человека всего скорее может привести в гнев; не столько сетую о единокровных, которых скрывает от меня гроб, похитив преждевременно, когда они возбуждали удивление всех земнородных, сколько плачу о душе своей, ибо вижу, 230. что эта прекрасная и великая царица, дщерь благородных царей, изнемогает под тяжестью неразрешимых оков. Враги пленили ее силой оружия, подвергли трудному рабству; и она потупляет в землю печальные очи. Таково мое страдание; вот рана, которую ношу в сердце!