В проеме тут же показалась воздушная и невозможно обворожительная Настенька с тарелочкой, на которой возвышалась пирамидкой сладкая пища Богов.

– Посиди тут еще немного, поразмышляй над тем, что есть нормальность.

– Намекаете на то, что галлюцинировать – это нормально?

– Я же говорил, то, что ты видел – не галлюцинация! Ты полагаешь, Создатель был настолько жесток, что не оставил ни одной лазейки за границу условностей?

– Я полагаю, что условности придумали мы сами, – неуверенно проговорил я, принимая у ангелоподобной Настеньки пирожное. – Только вот определить, какие из них наиболее дикие, становится все трудней и трудней.

– Абсолютно все условности нелепы по своей природе. Может, ты пока и ограниченное существо, но ты обитаешь в безграничной Вселенной. И не надо так бесцеремонно пялиться на мою внучку, – проговорил Олег Владимирович, проследив за моим взглядом.

– Э-э-э, – только и проблеял я, совершенно ошарашенный.

– Бывай, мой юный друг, – дружелюбно и бойко отчеканил Олег Владимирович, удаляясь своей выдающейся, хозяйской походкой.

Он оставил меня с тарелкой веганских пирожных и спутанными мыслями, и я еще долго смотрел ему вслед, прежде чем понял – именно такого наставника я ждал всю свою жизнь, даже если он старый, спятивший самодур.

8. Глава 6. Нимфа над кроватью.

С того дня, когда я последний раз видел бритоголового, прошло уже больше двух недель. Я впал в окончательный творческий загул. Рисовал больше прежнего и уж совсем какую-то несусветицу. На моих полотнах оживали малиновые лисицы, летающие рыбы и небесные бабы (хотя бабами этих красавиц назвать было бы кощунством).

В многообразии моих творений я нащупывал некую хрупкую комбинацию. Словно невидимые нити опоясывали все мои работы, соединяя части в единое целое.

Самым чудным в этой творческой вакханалии было то, что прежде я не мог обходиться без модели. Если мне не удавалось ее отыскать, то я рисовал анатомических уродов, полагаясь на пособия для художников. Теперь же образы простые и ясные, но совершенно небывалые, приходили ко мне во снах и наяву. Я видел их в зеркальном отражении вместо своей небритой физиономии, когда чистил утром зубы. Они преследовали меня по дороге в магазин. Нависали своими розовыми ликами, когда я пил вечерний чай (если я про него не забывал). За две недели я настолько привык к ним, что мне стало казаться, будто я никогда не бываю один. Я совсем забыл о живых, реальных людях. Но вот они обо мне не забывали, и однажды вечером в моей мастерской раздался звонок.

Встрепенувшись, я застыл с кистью в руках. Виновато глянул на прекрасную фею, которую пришлось оставить недописанной, и поплелся к дверям.

– Кого там принесло на ночь глядя? – недовольно бухтел я, распинывая по дороге скомканные листы с неудачными набросками.

На пороге стояла поддатая Галя. В одной руке она держала пачку чипсов, в другой - полтарашку пива.

– Ужин! – отрапортовала она с порога и, не дожидаясь, когда я ее приглашу, ввалилась в мастерскую.

– Я вообще-то работаю, – кисло сообщил я.

– Угу, а я в балете по вечерам главную партию играю, – ставя на стол бутылку, парировала Галя.

Даже она не считала мои труды работой.

Я только головой покачал. Что-то доказывать ей у меня не было никакого желания, да и бессмысленно это. Галя Рембрандта от Куинджи не отличала, как шутили ее коллеги, не тем местом к искусству тянулась.

– У тебя есть хоть один чистый стакан? – открывая пенное, бросила она. – Я же приносила тебе набор в прошлом месяце. Ты опять их все побил?