Кора осторожничала: она чуть прикрыла веки, готовясь сразу отвести глаза, если Иван вдруг обнаружит ее внимание.

Василий что-то восклицал, Иван отвечал негромким голосом, с одинаковой интонацией, как будто текст читал. Интересно, какая у него интонация, когда он говорит не по делу… или что-то личное…

Кора чуть не выронила из рук стеклянную банку с медом. Матушка Мария собиралась в Москву, Кора хотела быть ей хоть чем-то полезной и вызвалась помочь. На столе стояли приготовленные Корой пакеты, в каждом баночка с медом, шоколад в цветной обертке с библейским сюжетом, маленькая бутылочка со святой водой.

– Ну, я думаю – пора! Потом договорим! – сказал Иван Василию.

Один за другим они вошли в комнату.

– Ты просто… у тебя просто нет аргументов! – обрадованно воскликнул Василий.

Выходит, они о чем-то спорили. Кора не вслушивалась, поглощенная своими мыслями. Ее щеки залила краска. Дурацкая реакция организма. Подумаешь, она взрослая женщина. И что такого, если она пробовала вообразить, каков Иван в отношениях. В близких отношениях. С женщиной. В самых-самых близких. С ней.

Ивана не было здесь, у художника, три дня – она подсчитала.

Больница, потом ее внезапный приезд сюда, все помнилось как-то сумбурно, крутилось в голове цветными обрывками, как в калейдоскопе, не складываясь в единую картинку, а эти три дня после его отъезда тянулись долго, будто остановилось всё. Здесь всегда были люди – они приходили, спрашивали матушку Марию. За матушкой ходил Василий, она жила на соседней улице, в доме старого священника, «досматривала» его, как тут говорили.

Художник с матушкой возвращались не быстро, и пока их не было, Кора выслушивала истории людей, дожидавшихся матушку. Всегда было одно и то же: они смотрели на нее сначала настороженно, потом говорили какие-то общие, ничего особо не значащие слова, будто в оправдание своего присутствия, а дальше их было уже не остановить: люди выкладывали все свои беды, повторялись, путались в подробностях, в именах, и опять продолжали…

Кора не знала, что делать в такой ситуации, не знала, можно ли их оставлять одних в комнате, поэтому присаживалась на свободный стул и слушала не перебивая.

Иногда она предлагала пришедшим чай, они благодарно соглашались, и, не дожидаясь, пока она принесет им чашки в комнату, тащились за ней в маленькую кухню, не прерывая своего рассказа. Коре это было неприятно, но, может, так тут было заведено?.. Никто не объяснял ей никаких правил. Она же сама, находясь здесь в качестве гостьи, принимала всё как есть. Не единожды собиралась поговорить с матушкой Марией, но та вечно спешила и говорила, уходя: «Вижу, лучше тебе. Днями в храм, дай Бог, поведу тебя».

Хорошо, что Иван приехал. Наверное, она ждала его. А может, не конкретно его, а кого-то не похожего на всех, кто ее окружал здесь. Потому что она сама не похожа на них. Возможно, все эти люди во сто раз лучше нее, может, даже искреннее, чище.

Если бы она попросила Ивана отвезти ее в Москву? Нет, туда она не хотела. Будто порвались все нити с городом, в котором она родилась и жила… и жила бы еще не задумываясь, если бы не то, что случилось с ней.

Но и здесь было все чужим. Или она этому всему была чужая?.. Почему она только сейчас это поняла?..

Несколько лет назад друзья познакомили Кору с матушкой Марией. Она не раз приезжала к ней за советом и находила это даже романтичным. Ехать к монахине, чувствовать себя избранной, удостоенной личной беседы, оказать небольшую помощь или сделать пожертвование – такие моменты казались привлекательными, особыми событиями.