Тут вновь заговорил высокий, в свою очередь пересекая булыжную мостовую, пока не очутился так близко, что сенатор смог разглядеть узкий шрам на левой щеке.

– Беда в том, сенатор, что своим болтливым языком ты приговорил не только себя одного. И я не имею в виду вот эту злосчастную парочку. Мне доложили, что у тебя есть молодая жена с младенцем, а коли так, боюсь, наш следующий визит будет по их душу. И сестры, говорят, имеются? Ах, отцы-сенаторы, когда же вы поймете, что если римский престол решает устранить угрозу, то выжигает все до последнего семени? Чтоб не осталось желающих искать отмщения.

Квириний беспомощно всплеснул руками; его голос дрожал от безысходности.

– А если я…

– Деньги? Нам? О-о, сенатор, тебе не хватит денег нас купить. Или, может, ты хотел воззвать к нашему человеколюбию? Сказать по правде, я сомневаюсь, есть ли оно у меня, зато за Хищника могу точно поручиться, что нет. Ему слишком сильно нравятся эти маленькие невинные развлечения, чтобы менять их на некое милосердие. Нет-нет, сенатор, думать о последствиях надо было раньше, еще до того, как ты заявился к преторианскому префекту Перенну с рассказом о виновнике смерти его сына. Дескать, убийца не кто иной, как беглый Марк Валерий Аквила, и что скрывается он под именем Марка Трибула Корва, а найти его можно в Тунгрийской когорте ауксилиев, несущей службу на севере далекой провинции, именуемой Британия… Взял и все это с ходу ляпнул.

Хищник тем временем чуть ли не носом уперся в лицо молодого аристократа, затем перевел взгляд вниз, на лужу урины, что растекалась вокруг чужих ступней. Покачал головой. В его голосе, теперь напоминавшем хриплый звериный рык, прорйзались нотки раздражения:

– А ну-ка возьми себя в руки! Где твое достоинство? Негоже мужчине встречать богов в таком виде!

Сенатор умоляюще вглядывался в жесткое, как гранит, лицо. Под тяжким грузом осознания близкой кончины у него подгибались ноги. Преторианец вскинул меч и многоопытной рукой погрузил его в шейную ложбинку у ключицы, бесстрастно следя, как Квириний медленно оседает на мостовую. Жизнь истекала из молодых глаз, как кровь, что алым родником хлестала из вспоротой артерии на белоснежный холст тоги.

Эксцинг скорбно покивал.

– Не перестаю удивляться, сколь многих людей может приговорить к смерти один неразумный болтун… Что ж, мой друг и соратник, надеюсь, у тебя еще много сил: ведь нас, боюсь, ждет долгий и хлопотливый вечер.

Поеживаясь от предрассветного холодка, дозорные не сводили глаз с черной пустоты леса и ждали только одного: чтобы восход солнца освободил их наконец от обязанности высматривать признаки готовящейся римской атаки. Самый юный из варваров не сдержал громкий зевок и изо всех сил потянулся, выгоняя из мышц ломоту, от которой не первый час страдал весь их крошечный – в три человека – отряд, после чего обратился к командиру:

– Я же говорил, нет там ничего, пусто на десяток миль. Латиняне разбили себе лагерь на равнине, за земляной обваловкой. Они не привыкли лазить по чащобам, словно лесные вепри. Пора бы нам возвращаться…

Едва различимый в сумраке, старший из троицы задумчиво кивнул, сам мучаясь нетерпением, когда же можно будет отогреть затекшие конечности у костра, а не прятаться в тени поваленного дерева, поджидая незнамо чего. Затем, упрямо помотав головой, он укоризненно выставил палец.

– Нам доверили следить за обстановкой по эту руку от становища, чтобы вовремя подать сигнал, едва хоть что-то услышим, пусть даже барсука в опавшей листве. И мы не сойдем с этого места, пока солнце не встанет над горизонтом, а наше зрение вновь не окажется надежнее слуха. А если кому-то это не по нраву, можете ползти обратно, но учтите…