искусник, каких немного. Того же мнения остался о собеседнике и Дрягалов. Но, даже и почувствовав взаимную симпатию, они беседовали подчеркнуто степенно, чинясь. Машенька переводила их разговор и одновременно любовалась и забавлялась этим старинным третьесословным этикетом. Встреться впервые русский граф и французский барон и окажись у них общие интересы и вдобавок взаимные симпатии, они бы сейчас сошлись коротко, рассказали бы по анекдоту, на грани вульгарного поболтали о женщинах и друг друга называли бы запросто – raimablecomte и moncherbaron[8]. Совсем не так все было у господ негоциантов, прошедших, и тот, и другой, путь от лаптей и сабо к пластронам и цилиндрам. Они не могли не степенничать. Что, впрочем, выходило у них не без некоторого даже изящества. Они точно знали, что фамильярничать им не позволительно ни в коем случае. Равно как и непозволительно обнаруживать и иные приметы их происхождения из черного народа.

Не в пример всяким колоннам, соборам или аркам, парижскими торговыми заведениями Дрягалов остался очень доволен. И в значительной степени потому, что он не нашел в Париже ни одного такого заведения, которое бы существенно превосходило множественными своими статьями его магазины. А уж с лепотами, как он выразился, петербургского и вовсе ни что не шло вровень. Разумеется, эти суждения относились только к бутикам, подобным его собственным. Так несколько дней к ряду touriste de Russie приобщался европейской цивилизации, веселя своих близких и сам вполне развлекаясь.

Дрягалов предполагал пробыть в Париже еще недели три или дольше. Этого требовалось для Димы, для его упражнений во французском. Да ему и самому было желательно сколько можно больше оставаться с ненаглядною своею зазнобушкой, по которой он в разлуке сильно истосковался. Но вести из Москвы заставили его переменить намерения.

Придумав в свое время для вящего Машенькиного спокойствия спрятать ее куда-нибудь подальше и от интересного к ней сыска, и особенно, может быть, от людишек из известной организации, Дрягалов настоял, чтобы она уехала за границу, для чего он взял ей внаем в Париже очень приличную квартиру. Отряжая доверенного, Дрягалов наказывал ему, чтобы квартира была не в самом центре города, но и, конечно, не в трущобах, вроде Пресни, по возможности, на тихой, уютной улице, такой, как его Никитская, рядом с каким-нибудь парком и непременно в первом этаже, что являлось для Машеньки, бывшей в ту пору в интересном положении, условием не последней важности. Дрягаловские пожелания исполнились, как обычно, безукоризненно. Квартира, которую подыскал готовый в угоду своему хозяину вырваться вон из кожи доверенный, могла бы удовлетворить весьма притязательные вкусы. Комнаты были устроены вполне и даже с претензией на роскошь. Впрочем, как и весь остальной дом, при котором имелся еще и jardin d'hiver[9], как внушительно называли хозяева примыкающую с заднего плана обширную застекленную террасу, до тесноты заставленную кадками и ящиками со всякими диковинными растениями. В Париже не иметь такой jardin для дома, претендующего считаться аристократическим, было много хуже, чем не иметь «de» перед фамилией. Из покоев, отданных внаем, в jardin d'hiver имелся отдельный вход, что, наверное, не могло не сказываться на величине выставляемого Дрягалову счета. А для сугубого удобства – и жильцов, и своего – подъезд в доходную квартиру хозяева устроили прямо с улицы, минуя свою половину. Самый же дом, утопающий в зелени, находился на улице Пиренеев, не столь уж многолюдной парижской улице, неподалеку от Бюте-Шамонского парка. Все это делало Машенькину квартиру во всех отношениях жилищем комфортным, достойным возлюбленной Василия Никифоровича Дрягалова.