– Вот что я тебе скажу, девочка: ты для начала успокойся, оставь эмоции. Я теперь отчетливо вижу, что ты еще совсем не поняла, в какой истории оказалась замешанной. Тебе кажется, это пустяки – подумаешь, собрались, посидели, почитали там Гегеля или кого еще, погрозились из подполья кулачком чиновным кровопийцам-бюрократам и разошлись. Что тут такого особенного? Верно? Так вот, вообрази себе, что все это считается тяжким преступлением против государства и власти. И за это по закону полагается весьма суровое наказание. Но ты, видимо, считаешь, раз я обезопасил, при помощи своих связей, тебя, то могу избавить от преследований – законных, подчеркиваю, преследований! – и весь этот ваш кружок. Я правильно тебя понял? – правильно! Так знай же, я не только не могу, но и не хочу, и не буду этого делать! И вот почему. Мы только вчера условились с тобой, что больше никогда наша фамилия не прозвучит в связи с какой бы то ни было незаконною кружковою деятельностью. А теперь ты мне предлагаешь самому идти в полицию и сказать: здравствуйте, я статский советник Казаринов, я прошу вас отпустить этих людей, потому что они ни в чем не виноваты, мне это известно наверно. Тебе не кажется, что там кое-кто может заинтересоваться, отчего этот Казаринов постоянно вертится около запрещенной революционной организации, как муха у меда? А не себя ли он хочет выгородить? Не свои ли какие-то там следы заметает? Да, я один раз попросил Антона Николаевича за тебя. Потому что ты моя дочь. Он, как человек умный и порядочный, понимает, что в данном случае мною руководили естественные чувства отца, спасающего попавшего в беду своего ребенка. Но за кого я пришел просить теперь? За некоего Мещерина, которого я видел однажды? За его сообщника, совершенно мне не известного? Да любой нормальный человек тотчас заподозрит меня в причастности к организации, если я прихожу выручать одного за другим выявленных или уже арестованных ее членов. Я дорожу своею репутацией! Нет! И еще раз нет! Ни в коем случае. Да и потом, не родственник же нам в самом деле Антон Николаевич. Не кум там, не сват какой. Это совершенно чужой человек. Ради чего он должен ставить то и дело под угрозу свою карьеру, свою репутацию? Мы и так должны теперь быть ему по гроб обязаны за то, что ты сидишь сейчас дома в моем кабинете, а не с этими двумя арестантами в участке. Но просить его еще и за них – нет уж, уволь!

Уже с первых слов отца до Тани стало доходить нечто ужасное – все их с Леной оптимистические планы рушатся! Оставалась, правда, еще надежда, что Мещерина с Самородовым выпустят и так, без постороннего заступничества. Ну что особенного такого они сделали? В чем уж таком непростительном виноваты?

– Они же ни в чем не виноваты! – Голосок Танин уже дрожал от отчаяния, от беспомощности. – Они не сделали ничего дурного!

– Не виноваты? Не сделали? Ты можешь поручиться?

– Могу! – вскрикнула Таня.

– А я не могу! – тоже повысил голос Александр Иосифович. – И тебе не советую. Ты говоришь, Мещерин ни в чем не виноват. Ты не знаешь за ним никакой вины. Все правильно. Но это оттого, что ты самого Мещерина едва знаешь. Вы с ним вместе провели в общей сложности несколько часов. Вся остальная его жизнь проходила помимо твоего внимания. Почему ты знаешь, чем он занимался в это время? Да, может быть, он разбойничал на большой дороге. Воровал! Убивал! Тебе в это не верится. Это на него не похоже. Правильно! Он втерся в доверие нашей семьи, и вот уже ты не допускаешь самой мысли, что под видом овечки может таиться волк алчущий. Вспомни же Тартюфа! Их разве мало существует на свете в той или иной разновидности?! Сними же ты эти розовые очки, дорогая моя! Взгляни реально на вещи, на мир!